Даша Иванкова — хрупкая и очаровательная девушка родом из Екатеринбурга, молодой и талантливый режиссер, выпускница ВГИКа. За ее плечами документальные фильмы о Евгении Ройзмане и Алексее Балабанове. Последняя работа Даши — «Анатолий Крупнов. Он был» за короткое время завоевала престижные награды на российских кинофестивалях ММКФ, «Окно в Европу», «Евразийский мост», «Соль земли». Картина была представлена на европейских фестивалях «Sonic Scene Film» в Италии и«Soundtrack Cologne» в Германии. Маргарита Беднякова поговорила с Дашей обо всем: о любви к «суровым бандитским» и о времени, в котором живем, о роке в России, о мужском идеале и о том, почему нам всем так не хватает Толи Крупнова.
– Имя Анатолия Крупнова сегодня известно немногим. Кто он, герой твоего фильма?
– Этот человек, безусловно, был звездой своего времени: у него была лучшая металлическая группа в стране — «Черный обелиск», армия фанатов, которых называли «болельщики», «обелисковцы», это было целое субкультурное движение. Он играл в ДДТ, помогал Юрию Шевчуку с записью, потом вместе с Гариком Сукачевым и Сергеем Вороновым они основали группу «Неприкасаемые». Он снимался в кино, вел программу на радио, играл в театре в спектакле «Контрабас» по пьесе Патрика Зюскинда. Удивительно и непонятно, как за 20 лет так произошло, что, когда ты говоришь: «Анатолий Крупнов» — это никак не отзывается, люди его не знают.
– Как ты думаешь, почему?
– Армия Крупнова все же была небольшой субкультурой металлистов. Металл – такой жанр, который не будут слушать так широко, как «Кино», «ДДТ» или «Алису».
– А почему тогда его важно знать и помнить?
– Знать и помнить – дело каждого. Это вопрос смены поколений: какими мы стали и выросли. Я долго не могла понять, кого же Крупнов мне напоминает, а потом поняла, что это те, с кем дружил мой папа, кого я помню из своего детства. Когда я показывала своему другу первую сборку, я спрашивала: «Как тебе?» Он ответил: «Классный мужик, такой мудрый». Тогда я спрашиваю: «А сколько мужику лет?» Там был стоп-кадр на «Акулах пера». Он смотрит и говорит: «Лет 40-45». Отвечаю: «Мужику 31». А другу моему 28. И он понимает, что на фоне 31-летнего мужика он просто салага.
Все, – говорит, – пойду курить.
Я ему в шутку: «Это я пойду курить!»
Где эти мужчины? Как же мы измельчали, какими мы стали инфантильными! Видимо, нас так оберегали родители от того, что пережили они, их поколение. Это время слома: посмотришь и не скажешь, что Крупнову 31 год. А это многое объясняет, потому что парень был совсем молодой. Несмотря на то, что ему сейчас было бы 54, я все равно делала фильм о своем ровеснике.
– Можно ли назвать Крупнова вторым Джимом Моррисоном?
– Когда продюсеры думали, как продавать фильм на западные фестивали, я говорила: «Делайте слоган «Русский Джим Моррисон»». Дело не в сомасштабности их талантов — Моррисон играл другую музыку, а в нашем представлении о мужчине, о рок-музыканте на сцене, у которого есть такое дионисийское и хаотическое начало, саморазрушение: вольное и невольное. Это то самое «В моем начале — мой конец» — мне кажется, они сразу знали, к какому концу они идут.
– Крупнов оказывал сильное влияние на слушателей и на музыкантов четверть века назад. Получается, это был некий герой той эпохи?
– Я не буду говорить, что Крупнов был героем своего времени. Но он мог им стать. Однозначно, он был одним из лучших. В фильме есть подтверждение того, как он влюбляет в себя талантом, характером, внешностью — всем.
– Считаешь ли ты его примером для подражания?
– В фильме Воронов говорит: «Да, многие будут говорить, что он пил, курил, принимал наркотики, но это не является показателем качества человека, никогда не являлось и не будет. Куча непьющих и некурящих подонков вокруг». Он — пример для подражания, но не в плане слабостей и зависимостей, а в плане человеческого. Когда я говорила, что делаю фильм про Крупнова, мне помогали буквально все. Его нельзя было не любить и те, кто был с ним знаком — для них Толик Крупнов — это какое-то солнце, которое грело и отогревало.
– Это кино для фанатов или не только?
– Я немного боюсь, что те, кто Крупнова не знают, не пойдут на фильм. Там есть такой переломный момент в фильме — 91-й год, когда родилась новая Россия. И это ключевой момент для страны, для музыки, для всех нас. Почему эти три дня свободы закончились тем, где мы сейчас находимся? И что это было за время тогда, когда люди идейно, музыкально пробивались к зрителю, и зритель их слушал? Когда после показа зрители кричат, показывают козу и говорят: «Это фильм о свободе» — я говорю, что это не так. Я не делала фильм о свободе, я не делала фильм о времени, но это выступило: время и ощущение, что тогда люди были более свободны, чем сейчас.
– Прошлый год: «Лето» Серебренникова, выпуск Юрия Дудя о «Русском Вудстоке». Чем обусловлено такое повышенное внимание к музыке эпохи 80-х-90-х?
– Все говорят: «Снимайте фильмы о современности, что там ваши 90-е». А мы не отрефлексировали то время. Художник возвращается к нему, потому что мы не находим себя в современности, не понимаем, как здесь оказались. Я помню, что тогда телевидение было другим. Все смотрели телевизор, и не потому, что не было интернета, а потому что были нормальные люди и нормальные программы. Был, конечно, и «треш», но тебя не косили и не цензурировали. Тебя не забивала пропаганда, и тебе не казалось, что с первых минут зрителю вешают лапшу на уши. Поэтому мы возвращаемся в то «страшное и ужасное время», как все любят говорить. Но ты его помнишь, и тебе там было хорошо. Мне, безусловно, было там хорошо, это было мое детство. Когда я делала «Крупнова», мне нужен был один клип — «За окошком месяц май» Сукачева. И мне человек, который в 90-е владел одним из каналов, отдал 2 часа клипов 90-х со словами: «там есть, но ты ищи». Я залипла с этими клипами! Это просто какая-то кристальная чистота, искренность и вера в светлое будущее.
– Есть мнение, что мы пребываем не в кризисе, а на определенном этапе, в поисках перед рождением чего-то поистине нового и гениального. Есть ли у тебя, как у молодого художника, прогнозы, чего ожидать?
– Очень сложно оценить время, в которое мы живем. Я смотрела интервью с Лехой Никоновым — это панк-поэт, лидер группы «Последние танки в Париже», классный музыкант и человек. Он говорил: «Я помню 1982 год: старые люди в правительстве, в Кремле, по телевизору на Голубом огоньке. А когда началась перестройка в 1986-м, пришла молодежь. И эта молодежь начала «движ». Думаю, что мы уже близимся к 86-му, потому что молодежь действительно приходит и движет. То, что делают наши рэперы, то, что в кино появляются новые артисты, которые защищают друг друга, которые выходят и говорят — все это тому подтверждение.
– А что можно сказать о роке в наше время? Он вообще есть?
– Он такой тлеющий. Конечно же, он есть, но те, кто выступал раньше, все равно движимы идеей того времени, которое их формировало. Я не скажу, что они современны. Я была на концерте Би-2: классное шоу, музыка, лучшая концертная группа, но они все равно сформированы своим временем. То есть, конечно, они могут поменять себя музыкально под современные тенденции. И если послушать «Варвару», «Счастье» и «Горизонт событий» —конечно, они наши русские «Депеш мод». Но рока в той системе координат, в которой он был — сейчас нет.
– А можешь ли ты назвать кого-то героем нашего времени?
– Сегодня мне сложно рассмотреть, кто это, но я определенно считаю, что это те люди, которые говорят правду и доносят ее до других. Я нахожусь под большим впечатлением от фильма «Норд Ост» Кати Гордеевой. Спасибо ей огромное за такую работу, за то, что она напомнила нам об этом. Был бы жив Балабанов — я бы назвала его. У киноведа и журналистки Майи Туровской есть книга «Герои безгеройного времени». Думаю, сейчас это определение очень актуально. Мы переживаем такое время.
– Твоя фильмография — 4 фильма: о Ройзмане, о 90-х, о Балабанове, о Крупнове, и между ними определенно прослеживается связь. Главная общая черта — протест героев против чего-либо?
– Нет. Быть самим собой. Балабанов всегда говорил правду: кого-то это могло бесить, но себе он не изменял. Там не было протеста ради протеста. Он был таким, каким был. И Крупнов был таким. И как бы ни относились к Ройзману, как бы его ни ругали, он все равно остался верен самому себе. Все значимое, что сделало Ройзмана Ройзманом, приходится на 90-е. Так же, как с Балабановым и с Крупновым. Один мой друг как-то в шутку сказал: «Даша у нас эпический певец 90-х!» Это получается не специально. Для меня каждый герой — это видимо какая-то женская сублимация. (смеется) После фильма все ждут огромного лысого мужика в татуировках, типа Крупнова, а выхожу я. Видимо, это где-то внутри меня, какое-то подсознательное стремление хрупкой девушки найти такого человека. И в каждом из героев я вижу себя. Когда я делала фильм о Балабанове, я не делала его о времени, я делала его про Балабанова. А если человек жил в каком-либо времени, то оно все равно в фильме проступит.
– Как создавался фильм «Анатолий Крупнов. Он был»?
– Это был мой диплом во ВГИКе. Я так долго планировала, что дотянула до декабря. Проблема была в том, что если ты поздно запускаешь съемочный процесс, то уже не найдешь ни оператора, ни звукорежиссера. Когда я решила делать про Крупнова, я знала, что есть группа в фейсбуке «Крупнов. Я остаюсь», и что ее ведет Саша Юрасов. Я написала ему, мы встретились, сказала, что у меня есть мое желание и ВГИКовские деньги. Он сказал: «Делай как чувствуешь, а я буду помогать». Так как Саша — музыкальный продюсер, он познакомил меня с друзьями и коллегами по творчеству Крупнова: Сукачевым, Шевчуком, с его семьей — со всеми, дальше я уже снимала сама. Делали фильм втроем: я, мой оператор Никита Кармен и звукорежиссер Даниил Брик. Я думала, что фильм получится минут на 25, ну какая там хроника может быть в архивах? А в итоге мне отправляли ее гигабайтами. Фанаты снимали его везде, буквально на выходе из туалета, в поезде, за кулисами, на тусовках. Я стала смотреть материал, и все росло: и драматургия и фильм получался уже не про Крупнова. В июне я закончила ВГИК, но фильм еще не был смонтирован. Я нигде не могла уже его закончить. Тут появились продюсеры, которые видели мои предыдущие работы, видели фильм про Балабанова. Был еще продюсерский центр «Молодежные инициативы», они взяли этот фильм и подали заявку на завершение в Минкульт.
– Как долго делался фильм?
– Сняли мы быстро. В декабре я встретилась с Сашей и за месяц отсмотрела всю хронику, выбрала героев. С каждым я встречалась заранее, потому что мне был важен контакт и их понимание, что я не пришла просто так с наскока: «А давайте-ка ответьте мне про своего друга!» В декабре шел подготовительный период, январь-февраль – мы отсняли интервью, 8 марта я начала монтировать, в конце мая мы только сняли Алину — вторую жену, так получилось. До июля я монтировала. В конце года мы получили деньги от Минкульта, потом пошла цветокоррекция и звук. В апреле была премьера на московском международном кинофестивале.
– Как отреагировали на фильм артисты, у которых ты брала интервью?
– Перед съемками я очень переживала, потому что одно дело, когда у тебя есть образ, а другое дело, когда ты встречаешься с кумиром, записываешь видео, потом его режешь, монтируешь, переживаешь за реакцию. Самое классное, что, встретившись с Игорем Ивановичем Сукачевым, с Юрием Юлиановичем Шевчуком, я не разочаровалась, а только, наоборот, убедилась… После просмотра Юрий Юлианович звонил Саше Юрасову, как он мне поотом рассказывал, бегал по огороду и говорил: «Я посмотрел! Саня, такой фильм! И в меру социальный!» В общем, он остался доволен. Игорю Ивановичку фильм я показывала лично. И первое, что он мне сказал: «Время твоего фильма не пришло. Это олдскульное кино, и ты всегда в программе кинофестиваля будешь стоять особняком. Ты говоришь о таких духовных штуках в своем фильме, что сегодняшний зритель в них просто не воткнется». Но сколько бы я ни показывала фильм — все на чувственном уровне «воткнулись»: и в героя, и в музыку. Им, конечно, поначалу казалось, что вот, девочка пришла маленькая, «че-то» хочет фильм снять. И я думаю, они воспринимали это на уровне «ну, хочет — пусть делает». По крайней мере, некоторые шли на интервью с таким настроем — помочь девочке. И ждали вопросы только про Крупнова. Но я же спрашивала и про время, и про путч — про все, сегодня – вчера.
– Как ты думаешь, почему твой фильм «цепляет»?
– Я делала фильм о том, кого я люблю. Хочется, чтобы люди о нем знали. Даже в моей мастерской говорили, мол, ты хочешь снять фильм для родителей, для бабушек, чтобы они сказали, какая ты талантливая. А я просто верила и знала, что, когда люди увидят, они почувствуют, что меня так трогает и волнует. Все это я и поместила в свое кино.
Фото: Krupnov.net
