18 марта на Сцене на Новослободской «Школы драматического искусства» развернулась «История одной комнаты» театра «Балет Москва». Вдохновлëнная оскароносным фильмом Збигнева Рыбчинского, постановка оставляет право на свободу интерпретации. Вместе со зрителями суть спектакля попыталась понять Вероника Калистратова.
«История одной комнаты» — воплощение современного балета. Цепляющего с первого звука, говорящего без слов — остро, странно и сложно. Вдохновлённый анимационным фильмом Збигнева Рыбчинского «Танго», где беспрерывным танцем кружатся толпой в тесной комнатке одинокие герои, хореограф Артём Игнатьев рассказывает истории 14 жителей (или узников?) своей Комнаты. Можно долго спорить о сути аллегорий в спектакле, сущностях персонажей и их судеб, но ясно одно — их немыми голосами Комната говорит зрителям о них самих.
Сама Комната — белый плен голой кафельной плитки. Ни окон, ни дверей в нём нет, только скудная мебель: стол, табурет, койка с коровьей шкурой и огромный ящик — когда шкаф, когда гроб. Художник-сценограф Павел Ивашкин показывает только один угол глухих стен, будто границы Комнаты размываются в пространстве, проникают в реальный мир — и вот сами зрители будто становятся участниками действа. Но что же происходит на сцене?
Герои то по очереди, то все разом оказываются в Комнате — и для каждого это испытание. Будто только что вырванные из реальности, они продолжают вести себя согласно сути их жизни. Уборщица силится очистить пространство от несуществующей пыли, Толик, Блаженный и Деловой кружат до смерти в сладострастном танце Женщину, а Безумная Матильда пляшет вокруг своего детища в виде светящегося яйца. Комната доводит их чувства, слабости и проблемы до предела — муки больной любви Его и Её приводят к насилию, Человек из шкафа утопает в насмешках, и даже невинные Сёстры уж слишком сильно стремятся быть одинаковыми. Иногда все герои собираются вместе — чтобы слиться в порочной безумной пляске или, напротив, стать одиночками в толпе, бесконечно повторяя одни и те же действия, как в фильме Рыбчинского. Нельзя сказать, что хоть кто-то из героев однозначно побеждает самого себя и по-настоящему выходит из Комнаты. В лучшем случае еë обитатели попадают на новый уровень борьбы за свою жизнь, в худшем — погибают. Все они разные, но есть то, что объединяет персонажей — и между собой, и со зрителем. Это поиск. Как зритель пристально всматривается в героев, так и они всматриваются в зал, ища то поддержки, то одобрения, то просто человека, с которым можно было бы поговорить, разделить свою боль. Каждый герой, так или иначе, отчаянно ищет ответы на свои вопросы, смысл своего существования или облегчения страданий. Каждый чего-то ждёт — от мирских удовольствий до спасения души. Часто в своих поисках герои тянутся к свету.
Свет в «Истории одной комнаты» имеет особое значение. Сергей Васильев делает его источником истины. В противоположном углу от Комнаты стоит одинокий фонарь, на мерцание которого, как к долгожданному освобождению, идут Блаженный и Альдебаран, в него всматриваются Уборщица и Мария. Прорезает кромешную тьму луч прожектора, обнажая танец-борьбу семейной пары. Заливает всю сцену основное освещение, чтобы не упустить ни секунды массовых сцен, или столкновения Друга и Человека из шкафа. То мертвенно-холодный, то обволакивающе-тёплый, то ровный, то мерцающий — не свет ли это душ узников Комнаты?
Цветовая гамма спектакля проста: пространство Комнаты — это игра света и тьмы, чёрного и белого. Анастасия Кадрулева отразила её в костюмах персонажей: детские платья сестёр, лохмотья Безумной Матильды, хакама Альдебарана — всё балансирует на гранях монохрома, подчёркивая противоречивость героев или их пограничное состояние. Цвет как таковой появится только в самом конце «Истории», когда упоительно синий свет зальёт стены Комнаты, как бы открывая, наконец, её границы.
Музыка Василия Пешкова договаривает суть спектакля. Публика вряд ли запомнит хотя бы одну мелодию, но едва ли композитор преследовал такую цель. Музыкальное сопровождение отражает индивидуальность каждого героя, даёт зрителю ключи для понимания происходящего, и даже награждает саму Комнату собственным звучанием. В каждом номере за основу взят определённый паттерн, на который постепенно нанизываются всё новые слои, заставляя спектакль звучать многомерно, а в кульминационные моменты — даже космично. В ход идут электронные звучания, шумы, скрипы и скрежеты всех мастей, фортепианная импровизация, проникновенные соло виолончели. Альдебаран вслушивается в зацикленное «Алё?» из телефонной трубки, издевательский смех над Человеком из шкафа становится основой исступлённого танца толпы. Порой в музыке считываются черты танцевальных жанров: Женщина танцует под зажигательную мамбу, сёстры играют в очаровательный вальс, а одна из общих сцен звучит не иначе, как пляска первобытных племён. За редким исключением в музыкальных номерах все интонации обострены, что обнажает истинные Я героев.
Но наибольшей силы впечатления зритель получает, когда в звуковое пространство вторгается Комната. Так, начало спектакля знаменует резкий пугающий стук, после которого в свои права вступает педаль электронного органа — испытание начинается. Тот же орган поглощает темы героев, что со своим испытанием не справились. А в конце — когда все герои восстают из одного и того же ящика-гроба и вереницей обходят в неспешном танце Комнату в последний раз, — колоссальной волной наплывает на все прочие звуки, утверждая вечность и власть, бесконечность жизненных испытаний, цель которых — выйти навеки прочь. Прочь из Комнаты.
Фото: Людмила Сафонова
