Виолончелист, пианист, дирижер, художественный руководитель ансамбля “Musica Viva” рассказал о том, какую часть своей жизни считает лучшей, что помогает ему постоянно двигаться вперед и как он стал музыкантом-универсалом.
Александр Израилевич, с чего всё начиналось?
У нас дома стоял инструмент, который привлекал моё внимание и вызывал интерес.
Виолончель?
Именно. С нее всё и началось. Знакомая нашей семьи познакомила меня маленького с Львом Борисовичем Евграфовым – великим мастером виолончельной игры. Я поступил в Мерзляковскую школу, потому что он там преподавал, потом – в Гнесинскую школу-десятилетку.
Вы помните, какая музыка захватывала вас в детстве? Бывает, что детское впечатление – самое сильное, и оно оставляет отпечаток на всю жизнь.
В детстве мне нравилась музыка Баха. Собственно, и сейчас нравится. Вообще у нас дома лежали разные пластинки, какие были – та музыка мне и нравилась. Какие-то оперные арии, Чайковский, Доницетти. Помню, что на меня произвели большое впечатление арии из «Любовного напитка». Но сейчас я к Доницетти равнодушен.
А откуда в доме появилась виолончель?
У меня семья наполовину или даже полностью музыкальная. Мама музыкант, и папа был не чужд музыке. Он в юности занимался музыкой, играл, как и я, на фортепиано и на виолончели. Потом папа стал медиком. А мама всю жизнь занималась музыкой. Она обладала необыкновенными талантами – прекрасно пела, замечательно играла на рояле. Но так вышло, что она всего лишь преподавала фортепиано в музыкальной школе. Это большой и уважаемый труд, но она была достойна большего.
В какой момент вы поняли, что хотите связать с музыкой свою жизнь?
Я не строил далеко идущих планов. Мне просто нравилась музыка, и так сложилось, что я занимаюсь ею всю жизнь. После Гнесинской десятилетки поступил в Гнесинский институт – резон заключался в том, что мой педагог, Лев Борисович Евграфов, там преподавал, был заведующим кафедрой виолончели. И я естественным образом перешёл к нему из школы в вуз.
Лев Борисович почему-то в меня очень верил и стремился к тому, чтобы я развивался. Поэтому он посоветовал, а впоследствии и настоял на том, чтобы я, помимо виолончели, ещё поступил и на фортепианный факультет. Я ему очень благодарен, потому что мне необходим был родственный, тёплый совет, чтобы активизировать мою собственную натуру. Я поступил к Юрию Владимировичу Понизовкину и сдавал все экзамены и зачёты на фортепианном отделении.
Чему вы отдавали предпочтение – струнным или клавишным?
Сложно сказать. Может, меня и тянуло к игре на фортепиано, но я никогда этим инструментом серьёзно не занимался. И во время учёбы не так много времени уделял ему, как, наверное, должен был. Только уже в процессе самих занятий на инструменте мне доставляло удовольствие на нем играть. Другое дело, что я никогда не хотел заниматься, но это и к виолончели тоже относилось. Просто я очень ленивый человек.
В принципе такая же история произошла потом с моим дирижерским образованием. После окончания института я ушёл на полтора года в армию. Служил в ансамбле войск ПВО, поэтому у меня была возможность заниматься музыкой. И после армии Лев Борисович тоже «активизировал» меня – заставил пойти в консерваторию учиться как дирижер.
Разрешите извечный спор: где лучше учиться – в Гнесинке или в консерватории?
Когда я учился, время было совсем другое. Ещё Брежнев тогда даже не умер – его не стало в 1982, а я окончил институт в 1983. Соперничество с консерваторией тогда было более ощутимо, чем сейчас. Сейчас педагоги и там и там работают, студенческие проекты тесно переплетаются. А тогда это было разделено. Плюс ко всему консерватория была вузом союзного значения, а институт – республиканского: а значит, они были прикреплены к разным министерствам. Но именно с гнесинской системой образования связана лучшая часть моей жизни – до 22 лет. И, как вы понимаете, не из-за того, что эта система лучше консерваторской. В консерваторию я поступал, будучи взрослым человеком.
Я никогда не жалел, что попал в Гнесинский институт. Обстановка здесь была творческая и склонная к эксперименту. Кроме того, работали прекрасные преподаватели – Лев Евграфов, Юрий Понизовкин. Встречались и забавные люди, над которыми мы, студенты, посмеивались – это педагоги по общественным дисциплинам, которые сейчас не изучают – политэкономика, история партии. Это вспоминается не без приятных ощущений.
Мне всегда нравился и нравится сейчас гнесинский Концертный зал, у которого, к сожалению, очень несчастливая судьба. Никто его всерьёз не воспринимает. А жаль! Зал хороший, я в нем с удовольствием играю, хотя многие попытки организовать там абонементы всегда уходили в песок.
Существует ли у места своя энергетика – возможно, в каких-то залах играть нравится больше, чем в других?
Обычно публика нас везде принимает на ура – что в провинции, что в крупных городах. Хорошие концерты у нас бывают независимо от зала, да и плохие тоже.
А как повлияли ограничения, связанные с пандемией, на вашу концертную деятельность?
Как ни странно, у ансамбля было очень мало онлайн-выступлений, каким-то чудом сохранились концерты для публики. Хотя лично я давал несколько онлайн-концертов – и сольных, и камерных. Это немножко напоминает процесс записи в большом помещении. Поэтому я не ощущал дискомфорта от отсутствия контакта с аудиторией.
Другое дело, что отменились поездки по стране: например, наш тур на север страны, в Республику Коми – в Сыктывкар и небольшие города республики.
Каков, на ваш взгляд, уровень понимания классической музыки в регионах?
Знаю, что в глубинке сейчас даже фестивали проводятся, и что они проходят на более чем достойном уровне. Кстати, этим летом у нас запланирован выезд на концерт в одно из таких мест – Подмоклово. Точно не знаю, где это, но далеко от Москвы.
В России есть прекрасные места со старинными усадьбами, да и просто очень приличные залы. В принципе, и народ заинтересовался и пошёл бы на концерты классической музыки, если б это стало государственной программой. Но поскольку много денег это в бюджет не принесёт, никто не хочет развивать в провинции высокую культуру. Интересуют только большие денежные проекты. А к искусству нельзя относиться, как к бизнесу. Это вообще не бизнес никакой – ни большой, ни малый.
Как сегодня вы совмещаете деятельность виолончелиста, дирижера, пианиста и руководителя оркестра?
Я над этим не задумываюсь. И, наверное, все делаю немножко не до конца. Это вошло в привычку. Если человек к какому-то делу склонен, в моем случае – интересуется музыкой и примерно знает, как её интерпретировать, это значит, что он находится в своём русле. А в своём русле всегда проще двигаться вперёд.
Другое дело, если человек не знает, к чему он склонен, не понимает себя… Это, конечно, всем свойственно отчасти – себя не понимать. Но если в целом найдена линия, по которой ты можешь двигаться, то вступает в силу какой-то накат, естественная инерция. То, что найдено, будет само по себе, вне зависимости от тебя набирать скорость.
Источник: https://musicseasons.org/aleksandr-rudin-ya-ochen-lenivyj-chelovek/
