В РАМ имени Гнесиных в рамках мероприятий в честь 100-летия Тимофея Докшицера состоялся мастер-класс основателя Международной академии трубачей и ведущего мирового исполнителя на трубе пикколо Отто Заутера. Он рассказал о том, почему игра на трубе ― почти спорт, куда он собирается после смерти и за что он заставляет студентов приходить на урок 5 утра.

Как вы познакомились с Докшицером?

Конечно, любой трубач знает имя Тимофея Докшицера, и я в свое время даже собирал его записи. Когда мы создавали свою академию, нам был нужен специалист по романтической музыке, и лучшим в ней был Докшицер. Я связался с ним через одного из моих профессоров, Пьера Тибо (который, конечно же, знал Тимофея лично), и Докшицер приехал. Это был 1992 год. Тогда мы впервые вместе выступали на фестивале, а позже он играл в моем ансамбле, и каждый год на 2-3 недели мы ездили в тур. 

Мы с Тимофеем были очень близки. Меня всегда восхищала его открытость всему новому. Однажды, когда я играл один из сложнейших барочных концертов, Тимофей подошел ко мне вечером и сказал: «Отто, пожалуйста, покажи, как ты играешь на пикколо. Я хочу научиться». Я ответил: «Тимофей, тебе уже 74» ― «Отто, мы никогда не перестаем учиться. Если ты перестаешь учиться новому ― значит, ты уже мертв».

Он всегда хотел всему научиться?

Да! И я уже рассказывал сегодня на мастер-классе, но повторю еще раз. Докшицер исполнял барочную музыку очень по-романтически. Хотя вообще-то у барокко есть свои правила, но его интерпретации были такие… завораживающие. И каждый раз, когда мы виделись, общались как дети. У меня о нем остались самые лучшие воспоминания.

На мастер-классе у вас была дискуссия о технике игры на трубе. Есть ли различия между русской и немецкой школами игры, и в чем они заключаются?

Различия есть, но они касаются в основном стиля. Того, как в России интерпретируют музыку. Например, когда Гайдна или Гуммеля играют в Германии и Австрии, то следуют очень жестким правилам. Но в других странах их могут играть очень по-романтически. А что касается техники ― здесь мы сходимся. 

Играть на трубе ― почти как спорт. Например, к фортепиано ты подходишь, нажимаешь клавишу ― вот звук. На гитаре, скрипке ― почти тоже самое, но с трубой все иначе. Нужно использовать свое тело и уметь контролировать его. 

Но когда ты его контролируешь ― нет смысла нервничать. Я всегда говорю своим студентам, что я ошибаюсь на концертах. Потому что я не машина! Понимаете, наши мышцы, наше тело слабое, и оно совершает ошибки. Никогда не забуду, как я был в Мехико с концертом ре мажор Михаэля Гайдна (одно из сложнейших барочных сочинений), и я играл так хорошо… И уже в каденции, перед трелью, в зале заплакал ребенок. И я облажался.  Почему? Я потерял фокус. Это случается, но именно поэтому мы должны постоянно тренироваться. Как спортсмены.

Я начал играть в оркестре примерно в 24, и тогда один мой коллега сказал: «Когда тебе стукнет 50, придется уйти с позиции первой трубы на вторую или третью. Потому что ты состаришься и потеряешь мышечный тонус». Посмотри на меня ― мне 60, и я играю прекрасно! Но это потому, что я работаю КАЖДЫЙ день. Завтра я приду сюда в пять утра ― и к пяти УЖЕ отзанимаюсь четыре часа. Так что сегодня мне нужно начать заниматься в час ночи, может, в полпервого. И это не потому что я какой-то бесталанный или глупый, нет ― мы ДОЛЖНЫ делать это. И все великие музыканты в этом одинаковые.

Как Докшицер, который учился играть на пикколо в 74…

Да… Знаете, мне жаль молодых трубачей. Они ждут, что все будет легко… Для меня труба ― жизнь, и если прекращу играть ― то я мертв.

Хочу рассказать одну историю. В 2008 году, 5 августа мне приснился сон. Я был на небесах. И ко мне подошел мой французский профессор Тибо, весь в табачном дыму (он курил, наверное, по 200 сигарет в день): «Отто, Отто, мы тебя ждем!» ― «Пьер, я только что с дороги, мне надо разогреться, дай мне, пожалуйста, 10 минут». Потом ко мне подошел Тимофей: «Отто, поторопись, пожалуйста, нам нужна высокая труба» ―  «Но мне же нужно разыграться, дай 10 минут». После я повстречал людей из своей деревни, которых знал еще ребенком, и все так радовались: «Посмотрите, теперь он тоже с нами!»

А потом я проснулся. И попытался встать. Но вся левая сторона тела была парализована. Я не мог поднять руку, не мог пошевелить пальцами ― они были полностью парализованы. Не знаю, как я умудрился спуститься на первый этаж, начал там стучать. Потом пришла моя жена и мы поехали в больницу в Бонне. И там мы узнали, что у меня случился инсульт, и что у меня было еще два до того (которые я не заметил). Это было непростое время ― нам пришлось отменить все концерты. Моя жена сильно плакала. Я сказал ей: «почему ты плачешь? ведь я все еще здесь, с тобой!». Ну, правда, половину языка тоже парализовало, так что это было похоже скорее на «фуфифлю фы фафе?» (смеется)

А  пару недель спустя, я сказал: «Хорошо». Мы уехали из Франции. Она привезла меня на пляж, вкатила на коляске в воду. Я попробовал встать ― плюх! Потом еще раз ― снова плюх! Еще, и еще… И спустя три недели все вернулось. Представляете? Я тогда сказал своей жене: «Когда я умру, оставь мне трубу и мундштук». Потому что я знаю, что они ТАМ ждут (смеется).

Инсульт случился 5 августа, а спустя два месяца – 8 и 12 октября – я играл мировую премьеру концерта для трубы Микиса Теодоракиса. Но все было хорошо, я играл еще лучше, чем раньше. Помню, что перед выходом на сцену в Колони я сказал жене, что мне интересно, как мое тело поведет себя. Слава Богу, все было даже лучше, чем до болезни. Но из всей этой истории я понял, что если бы у меня не было такой самодисциплины, я бы не смог снова играть, и уж тем более не сидел бы здесь.

И это ваше пожелание студентам ― дисциплинировать себя?

Да. И вы знаете, в карьере  талант делает примерно 5-10 процентов успеха. Скажем, пять. 90 процентов ― дисциплина. И последние 5 ― связи с другими людьми. И все. Когда вы видите знаменитых скрипачей или пианистов, вы представляете, сколько они трудятся? И, между прочим, я никогда не вставал в час ночи с мыслью «Господи, нет, не хочу опять заниматься». И это прекрасно.

«Я подумал, что должен быть лучшим. И тогда появились проблемы»

Вы не только много выступаете, но и преподаете, и даете мастер-классы ― и в каждого студента вы вкладываетесь настолько, насколько возможно ― нескольким ребятам вы предложили бесплатно заниматься онлайн после отъезда. Что мотивирует вас на это?

Знаете, я начал играть на трубе в 3 года. Мой отец, трубач-любитель, играл в духовом ансамбле в нашей деревне, а мама была профессиональным сопрано. И однажды, когда мне было три с половиной года, к нам в деревню приехал очень известный духовой ансамбль. Я сидел возле сцены в полном восторге. И после концерта, когда в нашем доме был званый ужин, дирижер спросил меня, хочу ли я тоже стать музыкантом ― я, конечно, запрыгал: «да-да-да!». И тогда он пожал руку моему отцу, и тот пообещал, что с завтрашнего дня я пойду учиться играть на трубе. Так я и начал учиться музыке. 

Когда мне было пятнадцать с половиной, я решил, что хочу серьезно заниматься музыкой. В то время в Германии с музыкальным образованием были большие сложности. Можно было поехать в Швейцарию ― но это стоило больших денег. Я не хотел обременять родителей, ведь у меня были еще и брат с сестрой. И поэтому я отправился в банк в деревне.

Тук-тук. «Можно?» ― «Отто, что ты здесь делаешь?» ― «Я бы хотел получить кредит» «КРЕДИТ?» ― «Да, кредит». Конечно же, банкир рассмеялся: «Ха-ха-ха, и зачем же?». И тогда я рассказал ему, что поеду в Швейцарию, и он, конечно же, знал, что я талантливый трубач. «Хорошо, сколько тебе нужно?» ― «Примерно 60 тысяч шведских франков» ― это было где-то около 100 тысяч немецких марок. Он посмеялся, но потом сказал: «приходи через неделю, мы тебе скажем, что получилось». Через два дня он нам позвонил: «Отто, ты получишь деньги». Я был безумно рад! Конечно, я был наивным (мне было пятнадцать, как-никак!), и ничего не знал. И только спустя много лет, когда я увидел документы ― когда я выплатил кредит ― я увидел, что бумаги на кредит подписали мои родители. Но они никогда не говорили мне об этом.

Сначала нужно было получить преподавательский диплом, потом оркестровый, и только потом ― диплом солиста. Итак, мне 18, я в Швейцарии, готовлюсь к преподавательскому диплому ― и я подумал, что должен быть лучшим. И тогда появились проблемы. 

Мне нужно было играть концерт Томази, и в конце первой части я просто умирал. «Эй, Отто, тебе нужно больше заниматься, это нехорошо» ― «Профессор, я занимался, но, может, недостаточно». И я поехал домой, занимался еще; спустя неделю ― та же пьеса, та же часть, те же такты ― та же лажа. «ЭЙ, ЭТО ЧТО ЧЕРТ ВОЗЬМИ ТАКОЕ?!? Чем ты занимался? Я же тебе сказал!!!» ― «Простите, профессор, может, я…» 

И я еду домой, занимаюсь еще больше ― занимаюсь как дурак! Возвращаюсь ― все то же самое. Мой профессор просто взбесился, много кричал. И тогда я подумал:  «Черт! Дело явно не в том, что я не учил ― потому что я правда трудился! Должно быть что-то еще».

 И я отправился на мастер-класс Бо Нильссона, трубача из Швеции. Я сыграл ему, и он сказал мне: «Отто, ты талантливый парень, но у тебя проблемы с амбушюром. Если ты это не прекратишь…» (разводит руками). В тот момент я подумал: «какой же я дурак!» 

Я вернулся домой, поменял амбушюр так, как он мне сказал, и спустя три недели моя техника стала намного лучше. Это было в октябре. В феврале  я подошел к профессору и попросил отпустить меня на время в Швейцарию, чтобы Бо Нильссон мог проверить мой амбушюр ― все ли теперь в порядке. Профессор позеленел от злости. Он дал мне программу для преподавательского диплома в мае: Жоливе, концерт Томази, Михаэль Гайдн, Йозеф Гайдн. Для преподавательского диплома ― самую сложную программу, какую вообще можно было придумать! Почему? Потому что он хотел раздавить меня. Но вместо бесконечных занятий я поехал в Швецию и вернулся за два дня до экзамена в мае.

Сперва я сыграл Йозефа Гайдна, потом ― Михаэля. Другой профессор говорит: «Отто, Михаэль Гайдн ― очень сложная пьеса, вы можете немного отдохнуть перед следующей» ― «Профессор! Мне не нужен отдых». И я сыграл отлично. После экзамена я я пригласил своего учителя на ужин, и он сказал мне: «Отто, черт возьми, что ты сделал??»

Я рассказываю эту историю потому, что есть очень много прекрасных трубачей. Они делают все правильно ― от начала и до конца. Но они понятия не имеют, что на самом деле происходит! И когда у ученика начинаются проблемы ― они бессильны. И поэтому ― из-за того, что я прошел через все сам ― до того, как ученик сыграет первую ноту, я уже вижу, какие у него проблемы. Например, у одного парня с мастер-класса был болезненный отпечаток мундштука на губах ― такого быть не должно, и неудивительно, что у него сложности с техникой. Наша академия дружит с 60 странами ― и везде у студентов проблемы одни и те же.

Еще один важный урок я получил во Франции, где учился в Париже у Пьера Тибо. Когда я брал у него дома первый урок (он жил в Сен-Дени, на севере Парижа, и давал уроки на дому), мы закончили в 11 вечера. «Хорошо, Отто, сделай к следующему уроку этот этюд, тот этюд и вот этот концерт» ― «Есть! Когда?» ― «Завтра в 8 утра» ― «Но профессор, мне нужно 2 часа добираться до квартиры» ― «ЧЕГО ТЫ ЕЩЕ ХОЧЕШЬ? У тебя есть целая ночь!». Конечно же, я занимался всю ночь, и к утру был готов.

Два или три года спустя он говорит мне: «Отто, помнишь тот случай? Это был просто тест. Я хотел увидеть, насколько ты готов работать». И так должно быть! Вот почему я начал говорить студентам, что если они хотят еще одно занятие, то я жду их завтра в пять утра. «Что, в пять утра? Это же так рано!» ― «Хорошо, ступай. Мы закончили». Потому что я даю им свое время. Если они не готовы работать день и ночь ― их не ждет успех. 

Морис Андре, который тоже преподавал нам, однажды сказал мне: «Отто, в дни, когда ты занимаешься по 20 часов, я занимаюсь по 30»

То есть вы пытаетесь как бы дать молодым музыкантам этот первый импульс?

Да! Но сначала мне нужно увидеть, что у них есть сила воли.