Традиционно в декабре в МАМТе проходит концерт солистки труппы, выдающейся певицы, сопрано Натальи Петрожицкой. Каждый раз она представляет новую программу, обращенную к определенным композиторам, эпохе или стилю. Если в прошлом году артистка сделала концерт из сочинений Брамса, Вагнера и Грига, то в нынешнем публику ожидал не менее эксклюзивный вечер под названием «Испанский час». Мероприятие прошло 21-го декабря на Малой сцене театра: ее площадку артистка Петрожицкая поделила со своим давним партнером, коллегой по сцене МАМТа, баритоном Дмитрием Зуевым и бессменным «помощником» во всех концертах — пианистом Павлом Коноваловым.

Имя Петрожицкой давно стало легендарным и значимым для многих меломанов и фанатов оперного театра. На нее ходят — в «Евгении Онегине», «Отелло», «Дон Жуане», где она исполняет ведущие роли. Петрожицкая — не только знак качества, не только великолепная певица, но прежде всего артистка, артистка с большой буквы. Певица наделяет любую роль только ей присущим обаянием, темпераментом, эстетикой и стилем: ее всегда не только интересно слушать — на нее очень интересно смотреть. Она актриса тонких, деликатных тонов, которая легкими мазками очерчивает нужный ей характер — и при этом запоминается больше, чем те, кто «кричит» эмоциями.

Не менее важен, конечно, вокал. Слушая, внимая ее Искусству, не думаешь ни о широте ее диапазона, ни о том, взяла или не взяла она нужную ноту, ни о певческих приемах. Всё потому, что она выше этого, у нее всё соединено в комплексе. Ее исполнение всегда отличается высоким художественным уровнем прочтения, глубиной интерпретации, постижением самых тонких и внутренних тайн музыкальной партитуры. Петрожицкая может передать нужную эмоцию прежде всего своим голосом, который способен демонстрировать самых разные оттенки души человеческой, а если необходимо, движением руки, жестом, которые у нее всегда безукоризненно точны, предельно музыкальны, и главное, естественны. Она — прямой потомок великих певиц театра Станиславского и Немировича-Данченко, которая сегодня воплощает их заветы в жизнь.  

С камерной музыкой у Натальи Петрожицкой прекрасные отношения: ее певица исполняет давно и всякий раз с удовольствием, радуя публику, в том числе, несправедливо забытыми сочинениями. Как говорит сама артистка, камерная музыка делает оперного певца тоньше и чувственнее. 

Чувственность — точно про «Испанский час». Образ сцены был оформлен невероятно театрально, созвучно исполняемой музыке: черный рояль и восхитительный бордовый занавес как образ всепоглощающей любви. 

Благодаря гениальной работе художника по свету Олега Страшкина во время концерта в каждом номере занавес колористически менялся: от страстного ярко-красного до почти что фиолетового оттенка. Меняла наряды и Петрожицкая. И они были один другого лучше: скромное черное платье, но накинутая на него потрясающая бирюзовая шаль, еще один черный наряд с элементами сетки и роскошное, царственное белое, довольно сексуальное платье, в котором Петрожицкая выглядела настоящей звездой, которой хоть сейчас на обложку крутого журнала.

Основным художественным лейтмотивом концерта стала приглушенность тонов, интимность, камерность. И это неспроста: выбранные произведения испанских композиторов и русских авторов на испанскую тематику в большинстве своем воплощали образы сладкого, маняще чувственного ночного пейзажа или затихшей южной ночи, момента интимного слияния душ в страстно-затаенной неге, в небытии, когда время останавливается и суета уходит на дальний план. Как известно, о любви не кричат и громко не говорят, о ней ласково шепчут или вообще красиво молчат. Вот такая атмосфера была на этом концерте: артисты признавались и рассказывали о любви, но делали это очень тонко и нежно.

Концерт открылся циклом Хоакина Турины «Поэма в форме песен» на стихи Рамона де Кампоамора (1917). Состоящий из пяти номеров, он произвел огромное впечатление, прежде всего благодаря удивительной изысканности, томности, зыбкости, как раз той самой приглушенности. Композитор здесь соединяет достижения романтизма и импрессионизма и создает из них шедевральный коктейль, напоенный ароматами южной испанской ночи. В музыке цикла очень много пиано, все на нем и построено. И Наталья Петрожицкая, и Павел Коновалов продемонстрировали свое мастерство владения этим оттенком не просто профессионально, а наитончайшим образом: голос певицы мягко, нежно растворялся в музыкальной ткани, которую плел пианист. Фортепианное «Посвящение», легкое, как ночной ветерок, «Никогда не забывай», «Два страха», где красивейшие изгибы фортепианной мелодии лились под руками Коновалова и подчеркивались в голосе Петрожицкой, самая оживленная и светлая часть «Сумасшедшие от любви» — всё дышало любовью.

Известный цикл «Семь испанских народных песен» (1914), созданный Мануэлем де Фалья, оказался иным. Если в цикле Турины ярко ощущающейся испанскости не так много, то у де Фальи она царит практически в каждом номере. Этот цикл довольно разнообразен по оттенкам эмоций и настроений: певице здесь есть, что показать. Петрожицкая, конечно, воспользовалась этой возможностью. В вокальных номерах, основанных на танцевальных жанрах («Мавританская шаль», «Сегидилья», «Хота», «Поло»), Петрожицкая излучала не гипер-кричащую, а еле уловимую, но оттого не менее желанную сексуальность, томность. В «Поло», конечно, нельзя не отметить сумасшедшую технику певицы, которая помогала ей беспрепятственно пропеть все витиеватые музыкальные украшения, выписанные мелкими длительностями. В лирических номерах («Астуриана», «Колыбельная», «Кансона») Петрожицкая еще больше показывала трепетность своего голоса, задевая самые высокие струны души.

И, наверное, самое ожидаемое сочинение всей программы, цикл современного композитора Марка Минкова «Плач гитары» на стихотворения Федерико Гарсиа Лорки (1971) — настоящий шедевр нашего времени. Музыка здесь невероятно атмосферна, образна и везде поэтична. Фортепианная партия звучит оркестрово и впитывает в себя достижения как романтизма, импрессионизма, так и в некоторой мере эстрадности. Разнообразна вокальная линия, которая требует не только кантилены: есть и декламационные эпизоды, в которых нужна выразительность интонации. 

«Гитара», «Не видит никто в этом поле слезы», «Баладилья о трех реках», «Пейзаж» проникнуты настоящей печалью и грустью, лирикой и душевным теплом. В каждую фразу и такт вложен глубокий, сильный смысл — у Петрожицкой и Коновалова он, несомненно, был, и публикой читался безоговорочно. Самые яркие номера цикла — «Танец и смерть» и «Кармен». «Танец и смерть» — выразительнейшая вокально-фортепианная зарисовка, в которой метафора смерти выражена и соединена в ритме зажигательного, но одновременно мертвенного танца и полностью понятного с первых же аккордов погребального шествия. Эти музыкальные элементы едины с феноменальными стихами. А уж бесподобное исполнение Петрожицкой, которая не просто пела, а жила в каждой фразе тем, о чем она поет, рождало настоящий катарсис. «Кармен» — здесь, разумеется, иной характер, темпераментный, горячий. Агрессивные диссонирующие аккорды у фортепиано в начале создают образ напряжения, который характерен для этого номера. А Петрожицкая-Кармен, как по тексту «с белыми волосами», транслирует открытую страсть, обжигающую сексуальность и пронзает острым взглядом, которому невозможно не подчиниться.

Гораздо более спокойным, рациональным получилось выступление баритона Дмитрия Зуева, который, в отличие от коллеги, пел по нотам. В его распоряжении оказалось два цикла.

«Три песни Дон Кихота» Мориса Равеля на слова Поля Морана (1932-1933) несколько удивили совсем разным качеством исполнения. Если в первом номере, «Романтической песне», Зуеву удалось достигнуть легкой утонченности, его голос звучал бархатно и в меру нежно (хотя финальное пианиссимо сделать он не смог), то во втором, «Эпической песне», у него явно было многовато форте (тогда как в нотах, в основном, доминирует оттенок меццо-форте), но зато была достигнута необходимая здесь драматичность. Больше всего вопросов вызвала интерпретация «Застольной песни», которая вся была спета крупным помолом, без выполнения многочисленных динамических «вилочек», которые зафиксированы Равелем в нотном тексте.

Цикл Дмитрия Шостаковича «Испанские песни» (1956, обработка народных мелодий на русские тексты Самуила Болотина и Татьяны Сикорской), с одной стороны, был верен в плане выбора для программы испанской тематики, с другой, показался несколько салонным по сравнению с остальными прозвучавшими сочинениями. В этом цикле композитор предстает предельно академическим композитором, он ориентируется на эстетику XIX столетия, заставляя вспомнить испанские романсы Глинки и его последователей. Гармонии и фактура здесь очень просты, форма — куплетная, часто используется жанр вальса.

Поэтому, как кажется, в этой довольно однообразной музыке сложно продемонстрировать свои актерские возможности. Дмитрий Зуев представил ровную, стабильную интерпретацию цикла, спев всё уверенно своим красивым голосом, но эмоций, как будто, несколько недодал. Это можно сказать, например, про «Звездочки», где и музыка, и текст провоцируют на легкий юмор — здесь можно было бы более выпукло преподнести некоторые фразы, но Зуев предпочел остаться предельно сдержанным в своей трактовке сочинения. 

Пианист Павел Коновалов блестяще показал себя не только как концертмейстер — дуэты у него и с Петрожицкой, и с Зуевым отменно выстроены — но и как солист. Его туше — невероятно мягкое и трепетное, а звук в многочисленных кантиленных фрагментах был наполнен сладостью и почти что шелковистостью.

Прелюдия из сюиты «Испанские напевы» (1892) Исаака Альбениса была сыграна им с полным пониманием характера этой страны: основная тема, андалузское фламенко, дышала загадочностью и шорохами ночи, тогда как утонченный мотив малагеньи в середине восхищал своей хрупкостью, воздушностью, ведь игрался в верхних регистрах.

Как ответ прелюдии — «В подражание Альбенису» (1959) Родиона Щедрина, где возбуждающие, остро диссонантные аккорды контрастировали с манящей, подернутой дымкой темой, подражающей звучанию гитары. 

Слушатели, битком набившие небольшой зал Малой сцены, открыли для себя новую музыкальную Испанию — не кипящую площадными страстями, как в «Кармен» Бизе, а трепетную, камерную, полную тихой любви, утонченных красок.

Фото — Сергей Родионов