В Малом зале Московской консерватории состоялся сольный концерт Петра Лаула. Программа была составлена с фантазией – только фантазии: Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана и Шопена.
Уже в полтора года Пётр Лаул умел отличить один композиторский стиль от другого. За инструментом – с пяти. Он родился в семье музыкантов: отец – композитор, мама –учительница музыки, сестра – пианистка, дедушка – известный музыковед и «знаменосец» Шостаковича (за это его выгнали из Санкт-Петербургской консерватории одновременно с Дмитрием). Поэтому, как признавался Пётр, «деться от карьеры музыканта мне было просто некуда». Затем – 7 лет музыкалки Кировского района, где педагоги буквально заставляли заниматься талантливого, но празднолюбивого Петра. В Ленинградской ЦМШ Лаул стал первым из «играющих» учеников Сандлера, ныне профессора, а тогда лишь начинавшего покорять педагогический олимп пианиста. На протяжении музыкальной карьеры Лаула Сандлер оставался его единственным наставником: онипрошли путь от музыкалки до аспирантуры вместе, рука об руку.
Лаул занял 3 место на конкурсе в Бремене в 1995 году, через 2 года выиграл его, а в 2000-м победил на конкурсе им. А. Н. Скрябина в Москве. Но он считает конкурсы «необходимым злом, без которого трудно пробиться на концертную сцену». А Моцарта и Бетховена – современными композиторами: ведь они, по его мнению, пишут о том, то происходит с нами и сегодня: радости и боли, любви и отчаянии… А вот нынешнюю музыку, к слову, Пётр не особо жалует.
Поэтому в программе концерта в консерватории – фантазии классиков. Вечер открылся элегической d-moll Моцарта, которую Лаул слегка загнал и где пассажи были сыграны не совсем по-моцартовски, с педальным гулом, а форшлаги в мажорных фрагментах – чересчур жирно. Но очаровательная хрустальная тема Фантазии одевалась в новую вуаль при каждом повторе под руками пианиста. Фантазия Бетховена g-moll больше подошла по характеру Лаулу: эмоциональные всплески пассажей, сыгранных на педали, наоборот повышали градус страстей. На этом фоне очень выгодно смотрелись проникновенные пасторальные фрагменты. Но больше всего, рассказывал Пётр, он любит играть Шуберта. Наверно, поэтому «Скиталец» ор. 10, которым завершилось первое отделение, получился таким разнохарактерным и цельным, сочным и прозрачным, вдумчивым и иррациональным.
Скорее всего, ранний романтизм и даже проторомантизм – кредо Лаула: и Шопен (Фантазия f-moll op. 49), и роскошный Шуман, которого Пётр оставил на закуску (Фантазия C-dur op. 13 в 3 частях) вышли несколько сумбурными, невыверенными по балансу в плане и горизонтали, и вертикали: и рубато не к месту, и гармония главенствует над мелодией там, где не надо. В голове остались звучать потрясающе сыгранная тема фуги из “Скитальца” и вздымающиеся гребни пассажей из бетховенской Фантазии…
«Когда я думал про бисы к этой программе, – объявил Пётр, выходя на сцену после продолжительных оваций, – то решил, что это может быть только фантазия. Но фантазии большие. Но потом я понял, что Лунная соната – тоже фантазия». Это было удачным решением: спокойная, но не размытая и напряжённая внутренне первая часть; неожиданно быстрый темп и приподнятый характер второй; бурная эмоциональность, сочетавшаяся со скрупулезностью (временной и динамической) в третьей части стали поистине фантастическим финалом вечера.
