Интервью с профессором кафедры композиции Андреем Ивановичем Головиным о прошедшем юбилейном концерте «Головин и ученики», преемственности и о том, какой должна быть настоящая музыка.

Андрей Иванович, юбилейный для Вас год выпал на такое непростое время. Уже то, что концерт не отменили — настоящее чудо. Создалось впечатление, что зрителей было значительно больше, чем можно было бы ожидать в пандемию. Что для Вас значит этот концерт и как Вы оцениваете его?

Да, действительно казалось, что в зале гораздо больше народа, потому что отклик был очень сильный — я всегда чувствую кожей, спиной, как слушают музыку. Было ощущение праздника! Если говорить о моих вещах, которые звучали, я их давно написал и слышал в разных исполнениях. Правда, «Канцону» никто, кроме Александра Рудина, не играл, но она ему посвящена, и написала по его заказу, а «Музыку для струнных» играли многие другие. Когда эти сочинения прозвучали вместе с произведениями моих учеников, в превосходном исполнении и вызвали такой отклик, стало понятно, что на сцене и в зале собрались единомышленники. Такая гармония бывает крайне редко.

Расскажите о Ваших взаимоотношениях с оркестром «Musica Viva» и с Александром Рудиным.

«Канцона» была написана по просьбе Рудина к 30-летию его оркестра и исполнена Большом зале Консерватории. Потом мы сделали студийную запись, совершенно изумительную. Но живое исполнение ничто не заменит.

С Александром Израилевичем я знаком около 30 лет, мы познакомились в Перми, на фестивале «Молодые таланты России». Мой коллега Михаил Коллонтай и я были приглашены в качестве композиторов и нам предложили сделать авторский концерт. Роскошь этого подарка в виде авторских концертов дополнялась тем, что сама организация, устраивающая фестиваль, привлекала лучших исполнителей. Рудину предложили сыграть мою «Элегию» для виолончели. С тех пор он исполнял ее множество раз. В прошлом году, например, он сыграл ее в самом престижном камерном зале Лондона — Wigmore Hall.

Александр Израилевич – уникальная личность с точки зрения человеческой этики, настоящий аристократ виолончели и вообще аристократ. Я считаю, что он – первая виолончель России. Его отношение к музыке очень бережное и целомудренное, в этом вся его суть. Его этика – и музыкантская, и человеческая, — очень мне импонирует. Кроме того, несмотря на все свои регалии, он фантастически скромен. Рудин очень не любит шум вокруг музыки, и не играет так, как играют «звезды». Между прочим, это он мне предложил сделать концерт, и включить в программу сочинения учеников – тоже его идея, с которой я тут же согласился.

Есть ли между Вами и Вашими учениками преемственность, заложенная Вами основа проявляется в их сочинениях явно или она больше выражается в воспитании и эстетике?

Я забочусь о том, чтобы в музыке не было случайных нот. Как выяснилось, чтобы сказать что-то очень важное, не нужно употреблять много слов. Это я и стараюсь внушать моим ученикам. Я всегда стараюсь показать им такую музыку, чтобы они сразу оцепенели, обнаружили другие миры, другие пространства.

В то же время, я хочу передать им внутреннее ощущение, с которым живу: я не хочу говорить другим языком, а хочу в этом языке переставить слова. Тогда предмет, о котором я рассказываю, увидят иначе. Возьмем, например, яблоко. Посмотрите, как его пишет Фальк или Сезанн. Это же не яблоко малых голландцев, которое прекрасно и которое хочется достать из картины и съесть. С яблоком Сезанна иначе – мне хочется вокруг него ходить, на него смотреть, потому что я таким его никогда не видел.

Часто говорят о поисках современного музыкального языка. Я нашел совершенно случайно, цитату П.А. Вяземского «Из старой записной книжки»: «NN говорит: «Я ничего не имел бы против музыки будущего, если не заставляли бы нас слушать ее в настоящем».

Существует ли прогресс в развитии музыки? Думаю, что нет. Я давно пришел к выводу, что те люди, которые занимаются актуальным искусством, создают некий интеллектуальный продукт, который к музыке не имеет никакого отношения.

А. М. Ремизов как-то сказал про кого-то из своих коллег, что их творчество подобно «слякостанию костей». Для меня актуальная музыка не существует, я занимаюсь просто музыкой.

Несколько слов о произведениях Ваших учеников, прозвучавших на концерте.

«Концертино» – это раннее сочинение Петра Климова, написанное еще в ассистентуре. У него всегда было тонкое чувство музыкальной поэтики, которое проявилось и в этом сочинении, кроме того, он очень одарен литературно и неплохо пишет стихи. Из его зрелых сочинений мне очень нравится его музыка к фильму «Отцы и дети». Пронзительная, очень тонкая, одухотворенная лирика. Еще он очень хороший и увлекающийся преподаватель – и в нем, и в Ксении Прасоловой есть эта жилка. Еще у Петра замечательно развилось чувство оркестра. Много лет назад он реконструировал ми-бемоль мажорную симфонию Чайковского.

Теперь о Ксении. «Забытые сны» — сильнейшее сочинение. Наверное, самое сильное в ее творчестве на сегодняшний день, не считая опер. Такую музыку мог написать только человек, одаренный стихийным талантом. Когда Ксения показала мне «Забытые сны», я сразу понял, с чем имею дело. Ксения для меня, как Наталья Гончарова, но в музыке. Очень люблю живопись этой чудесной пары, – Ларионова и Гончаровой, но они совершенно разные. Полотна Гончаровой вызывают онемение — ее чувство пространства, формы, цвета и, вместе с тем, ощущение какой-то странности, которая неотразимо тебя сокрушает. Такая же музыка сейчас появляется из-под пера Ксении. Недавно она написала еще одно произведение – финал к камерному циклу на стихи Тютчева.

Как отличить настоящую музыку от ненастоящей? Как научиться понимать – честно это или нечестно?

«Честно» – очень хорошее слово, но есть еще более важное и правильное для меня в отношении музыки слово – это «точно». Предположим, посредством своей музыки я обращаюсь к аудитории. Я должен сообщить что-то важное, но необходимо сказать это так, чтобы после первой произнесенной фразы меня захотели слушать дальше.

Я не могу научить сочинять музыку, это может только Господь Бог, который дает таланты. Я могу помочь ее сформулировать, если там есть что формулировать. Выстрадай то, что хочешь сказать, безупречно и точно сформулируй, а потом научись, как развить и вырастить из этого захватывающую историю, которая сложится в художественное целое. И вот тогда рискни и предложи публике, если ты уверен, что попросту не отнимешь у нее время.

Музыка должна обжигать. До пятен на коже. Если ты такое не пишешь, уходи из профессии. Если поют, например, романс Метнера «Лишь розы увядают», то вам дарят счастье взамен того времени, которое было потрачено на его прослушивание.

Кого из современных композиторов Вы бы порекомендовали послушать?

Из своего поколения я могу назвать только одного человека – это Михаил Коллонтай. Долгие годы работает на Тайване, преподает фортепиано, он очень талантливый пианист и композитор.

Есть два типа композиторов: первые, чья музыка проникает в сердце сразу. Например, Борис Чайковский. Такие композиторы могут писать невероятной красоты мелодии.

А есть вторые – композиторы-архитекторы, когда их произведение звучит, вы слышите, как воздвигается какое-то величественное здание, которое, конечно, не стоит описывать, как архитектурный памятник, но они созидают нечто, громаду, которую чувствуешь физически. И еще неизвестно, какие композиторы сильнее.

Все-таки музыка — самое непостижимое и самое сильное искусство.

Фото: Мария Прасолова