В РАМ имени Гнесиных стартовал первый совместный проект Венского университета искусств и РАМ имени Гнесиных. В рамках проекта 26 октября выступил студенческий оркестр Венского университета музыки и исполнительского искусства и студенты Академии. В тот же день педагог Венского университета, пианист Евгений Синайский, провел мастер-класс по камерному ансамблю.
Евгений Синайский рассказал «Без фальши» о самых сложных и приятных моментах в работе педагога, о том, чему учат музыкантов в Европе и почему мастер класс – одна из лучших форм обучения.
– Евгений, расскажите подробнее о проекте Венского университета искусств и Академии.
– Проект проходит в рамках перекрестного Года музыки Австрии и России, его поддерживают правительство Российской Федерации, различные австрийские фонды и Посольство Австрии в Москве.
Наш университет интересен тем, что в нем работает немало российских граждан или, как минимум, русскоязычных преподавателей. В частности, такие знаменитые профессоры как Наталья Гутман, Борис Кушнир и Юлий Хоменко, выпускник Гнесинки. В рамках проекта мы решили организовать гастроли в Петербург и в Москву студенческого оркестра Венского университета.
– Доводилось ли лично вам выступать с этим оркестром?
– Нет. И не хотелось бы, потому что детям нужно давать шанс и возможность выступать в качестве солистов. Ребята играют под руководством нашего замечательного профессора Андреаса Штера.
«Российские пианисты технически подкованнее европейских»
– Вы учились в Москве, Питере, в Риге и Гааге. Теперь вы преподаете в Вене. Как вы оцениваете уровень студентов в России и за рубежом? Какие особенности российского и европейского образования можете отметить?
– В одних областях традиционно сильна русская школа, в других – европейская, а есть области, где они конкурируют между собой.
Российские пианисты по сравнению с европейскими технически более подкованные. Московская фортепианная школа очень сильная. Студенты из Москвы, поступающие в Венскую консерваторию, – виртуозы.
Духовики традиционно сильны в Австрии и в Германии – их культура обучения выше нашей.
Струнные инструменты – та пограничная область, где мы все время соревнуемся. Я очень много аккомпанирую на вступительных экзаменах, поэтому вижу всех абитуриентов. Иногда бывают замечательные ребята из бывшего Советского Союза, иногда, наоборот, очень сильные музыканты из Франции и Германии.
– А почему так сложилось?
– Это связано с бытовыми традициями и традициями последних 150 лет образования.
Традиция исполнения на духовых инструментах в Европе была очень сильной еще со времен Средневековья. И сейчас в каждом маленьком городе или селе Германии и Австрии есть свой любительский духовой ансамбль, и музыканты в них играют почти как профессионалы.
У нас пианисты получили очень сильный импульс, когда были основаны Московская и Петербургская консерватории. Пианисты стали визитной карточкой нашей страны во времена Советского Союза. Есть один очень смешной штамп: в России в музыкальную школу на рояль берут самых лучших. Тех, кто похуже, отправляют на скрипку и виолончель. А те, кто совсем мало соображают, идут на трубу или на барабан. В Европе совершенно по-другому: самая большая конкуренция – у духовиков.
– У нас на фортепиано играют и струнники, и духовики. В Австрии также? Есть ли предмет «Общее фортепиано» для всех специальностей?
– Нет, общее фортепиано – наша сильная сторона. В Австрии ребята играют совсем немного, и требования у них минимальные.
«Мастер-класс – одна из лучших форм обучения»
– Каковы ваши впечатления от проведенного мастер-класса?
– Очень хорошие впечатления. Я послушал три ансамбля, причем все три играли венскую классику – это говорит о том, что ребята настроены серьезно. Венская классика – всегда основа профессионального обучения. Ребята прекрасно все выучили и подготовили. Это люди, которым, как сейчас модно говорить, нужно было дать ориентиры.
Я считаю, что мастер-класс – одна из лучших форм обучения, выработанная за последние десятилетия. У студента обязательно должен быть основной педагог, но приезжающие музыканты, профессора или исполнители, которые занимаются со студентами, могут дать новый импульс к развитию.
– На мастер-классе Вы часто говорили студентам, что им не хватает смелости взять сфорцандо, что не хватает смелости перекричать друг друга и себя выразить. Где набраться этой смелости?
– Один из самых простых вариантов – записывать себя. При записи на телефон часто скрадываются динамические контрасты, однако существуют мобильные приложения, которые очень точно отражают динамику. Если камерный ансамбль – большой (допустим, фортепианный квинтет), то можно спокойно отправить второго скрипача в зал – послушать, делают остальные сфорцандо или нет. И этот скрипач обнаружит, что, оказывается, ничего не сделано. Можно из фортепианного квартета вывести в зал пианиста, чтобы он послушал как играют струнники. Если партнеры в камерном ансамбле внимательны друг к другу, они могут подсказать что-то, контролировать своих коллег. Когда идет вал произведений, и я аккомпанирую, студенты могут мне сказать: «Вы знаете, извините, ради Бога, но мне кажется, что в этом месте Вы замедляете». «Спасибо большое!» – отвечаю я. Этот взаимный дружеский контроль намного легче, чем пребывание в одиночестве в четырех стенах, наедине с роялем или скрипкой. Человек перестает себя адекватно контролировать.
– На мастер-классе вы рассказывали о трудностях исполнения произведений Бетховена и Гайдна. Какие еще есть «сложные» композиторы?
– Если музыкант понимает законы исполнительства, то всех играть одинаково легко и трудно. Мне кажется, что от природы хорошим интуитивным музыкантам проще играть романтическую музыку конца XIX века и музыку первой половины XX века. Потому что она резонирует с душой. В классицизме и в музыке второй половины XX века нужно намного больше думать, и быть при этом очень точным.
Помимо прочего, в любой музыке нужна энергетическая наполненность. Можно играть по всем правилам, но без энергетики и подачи скука будет смертная. Ярких исполнителей интереснее слушать.
«Многому я учусь у своих младших коллег»
– Как вы считаете, должен ли педагог объяснять ученику свои замечания? Или лучше давать ученику дойти до объяснения самому? Что с вашей точки зрения наиболее эффективно для развития внутреннего исполнительского чутья ученика?
– Худший вариант, довольно распространенный у хороших музыкантов, но не очень хороших педагогов – это когда говорят «играй так, потому что так надо», или еще хуже – «потому что я так играю». Ученику приходится копировать исполнительскую манеру преподавателя. Пытливый и сообразительный ученик потом, может быть, до объяснения дойдет.
Я считаю что мы, педагоги, должны объяснить принцип анализа произведения, стиля. Ученики, которым я преподаю камерную музыку, уже знают, что в бетховенской сонате в лиге первую ноту можно вибрировать, а вторую лучше не вибрировать – это закон того времени. Если студенты забывают о нем, я напоминаю уже без объяснений. Но первый раз я считаю себя обязанным объяснять.
– Насколько и когда педагог должен давать своему ученику свободу в интерпретации произведения?
– Первое ощущение свободы нужно давать с самого начала, хоть с первого курса. Там, где допускаются различные варианты исполнения, можно давать студенту свободу выбора. Может, они через два года прийдут к другому варианту, но они начинают думать самостоятельно.
– Что для вас, как для педагога, самое сложное?
– Самое сложное – настроиться на одну волну со студентом, понять, что ему нужно, куда его дальше двигать.
Есть люди, которых нужно мотивировать, потому что они находятся в спячке. Есть, наоборот, очень активные люди, яркие, но совершенно не понимающие стилистики. Их нужно вогнать в какие-то рамки.
Есть внутренне очень способные люди, но безразличные к занятиям музыкой. Их нужно пытаться раскачать, дать понять, что музыка – это интересно, и что исполнительство может стать работой на всю жизнь.
Кому-то надо дать просто информацию, а дальше позволить додумать самому.
Есть люди, которые сильно себя переоценивают, думают, что они большие солисты. Им нужно дать понять, что им следует грамотно закончить консерваторию и найти работу в оркестре.
Мне приходилось делать ошибки. Например, мне казалось, что студентка себя переоценивает, и я считал, что ей нужно попытаться получить работу в оркестре. А потом я начинал понимать, что она – очень большой, но не ограненный талант.
– А что самое приятное в работе педагога?
– Видеть, что студенты становятся лучше, когда ты им что-то говоришь, и, как говорил Нейгауз, понимать, что ты им больше не нужен. Известный московский скрипач Айлен Притчин, который закончил Московскую консерваторию, – один из моих первых студентов. Теперь мы с ним вместе играем, он – мой младший коллега. Каким-то вещам уже я у него могу поучиться – у него потрясающие знания в современной музыке, которую я не успеваю анализировать.
