12 декабря отмечает юбилей декан историко-теоретико‑композиторского факультета РАМ имени Гнесиных Натэла Енукидзе. О том, что позволяет ей успешно совмещать преподавательскую и научную деятельность с работой декана, как изучать историю музыки в диалоге с нейросетями и почему квалифицированных молодых специалистов-теоретиков сегодня «на всех не хватает», Натэла Исидоровна рассказала Владлене Почкаевой.

Натэла Исидоровна, кто или что подтолкнуло вас выбрать музыку своей профессией?

После восьмого класса передо мной встал вопрос, куда поступать, и решали мы его всей семьей. Я была гуманитарием: лучше всего давалась работа со словом и текстом, а вот музыка и иностранные языки просто нравились. 

Фактически существовало два пути: закончить десятый класс и поступить в педагогический институт на языковой факультет либо пойти в музыкальное училище. У каждого варианта — свои плюсы и минусы. Училище означало еще четыре года учебы, которые все равно не давали бы мне высшего образования. Это был долгий путь «через тернии к звездам». В Туле тогда не было вуза с музыкальными специальностями, значит, после окончания училища надо уезжать: для меня переезд — скорее плюс, для семьи — серьезное испытание. Но учиться хотелось так сильно, что выбор в пользу музыки оказался неизбежным.

То есть все-таки вырваться из Тулы вам хотелось, да?

Меня тянуло к более широким горизонтам… Педагогическое образование казалось интересным, но смущала существовавшая система распределения: окончив вуз, скорее всего, я оказалась бы в маленькой деревне, и надолго остаться там учителем русского языка и литературы для двух десятков школьников… Такой перспективы мне не хотелось. Я оставила курсы английского, которые тогда посещала, и стала брать дополнительные занятия по фортепиано и теории музыки. Следующим естественным шагом стало поступление и учеба в Тульском музыкальном училище.

Кто повлиял на ваше становление как музыковеда, как историка музыки и личности? И когда вы почувствовали, что ваша стихия — вузовская педагогика и работа со студентами?

Честно говоря, я до конца так и не уверена, что вузовская педагогика — мое единственное призвание. Скорее, из всех уровней преподавания именно этот мне дается лучше всего. С маленькими детьми я работала, но не считаю этот опыт удачным — ни для себя, ни для них. С подростками тоже было непросто. Со студентами гораздо легче: это уже взрослые, более или менее сложившиеся люди, с которыми мне проще находить общий язык.

На мое формирование как историка музыки в первую очередь повлияли, как ни парадоксально, не историки, а аналитики и теоретики. Это Лариса Львовна Гервер — мой научный руководитель, позже Ирина Петровна Сусидко, затем Татьяна Владимировна Цареградская, Татьяна Ивановна Науменко. Огромную роль сыграли лекции настоящих мэтров отечественного музыкознания: у нас преподавали Александра Иосифовна Тихонова, Рузанна Карповна Ширинян, Светлана Павловна Кравченко на первом курсе, Ирина Александровна Гивенталь, Наталья Викторовна Заболотная на втором. На третьем в Институт вернулся Ольгерд Борисович Степанов, и мы учились у него. Отечественную музыку читала Елена Евгеньевна Дурандина. По личной инициативе я слушала лекции Бориса Сергеевича Ионина. Многие из наших педагогов читали у нас всего по одному семестру: кто-то уезжал, кто-то, к сожалению, уходил из жизни. Но мы успели застать старую советскую школу исторического музыкознания, на которую можно было равняться.

Вы спрашивали о моем педагогическом призвании. Я много преподавала: читала почти все возможные курсы по истории музыки, особенно в годы аспирантуры. У меня было много студентов, в том числе заочников, большие группы, студенты с разным уровнем подготовки. Примерно на третьем-четвертом году преподавания после окончания лекции у вокалистов мне впервые зааплодировала аудитория. Для меня это стало настоящим потрясением: я восприняла эти овации как знак того, что смогла действительно кого-то заинтересовать. Именно тогда я подумала, что, возможно, преподавание — это и есть моя стихия.

Были моменты, когда вам хотелось всё бросить? И что помогло остаться в профессии?

Уйти из профессии мне не хотелось никогда. Другое дело, что я всегда очень много времени уделяла работе — в общем-то, и сейчас всё примерно так же. В отпуск мы с мужем обычно выбирались один раз в год всего на восемь дней. И уже очень скоро, лежа на пляже, начинали отсчитывать: через три дня домой, через два, через один… Со временем, конечно, хочется отдыхать чуть подольше — хотя бы дней десять, но, например, в прошлом году получилось всего шесть. А на работе со всех сторон «отчет туда, отчет сюда», здесь списки, тут студенты, там редактура, тут конференция — усталость, конечно, накапливается. Такое состояние, когда ты полностью «затюкан», знакомо, думаю, каждому.

Но вы ведь еще и декан. Как удается совмещать это с научной работой?

Честно говоря, не удается. Чтобы на пятерку с плюсом тянуть каждое из направлений — административную работу, преподавание и науку, нужно быть, наверное, сверхчеловеком. Перед самой пандемией Гнесинская академия проходила государственную аккредитацию — и это была «кровавая» история. В итоге мы во многом выехали на знаниях и организаторских способностях Александра Сергеевича Рыжинского, потому что тогда у нас еще не было такой сильной команды в Учебно-методическом управлении, как сейчас. В тот момент молодые профессионалы только появлялись, отдел еще формировался. Сейчас значительная часть колоссального объема работы по госаккредитации — составление и корректировка учебных планов, рабочих программ, бесконечное обновление другой различной документации — лежит на Учебном управлении и Отделе мониторинга качества образования, а раньше немалая доля доставалась деканам и заведующим кафедрами. В те годы о научной работе оставалось только мечтать. Как и многие другие педагоги, я бежала в академию к девяти утра — и всё время уходило на текущие административные задачи.

То есть сейчас вас немного разгрузили?

Сейчас нас от значительной части этой нагрузки освободили ректор, проректоры, Учебное управление, Отдел мониторинга и жить, конечно, стало легче. Бумажная рутина всё равно остается, без нее никуда, но теперь для меня гораздо важнее психологическая составляющая работы. Декан — это человек, который постоянно общается с большим количеством студентов и, как правило, не по самым радостным поводам. До меня доходят в основном те, у кого серьезные проблемы. Иногда студент заходит в кабинет, начинает что-то рассказывать, а я прошу его представиться, потому что, судя по всему, до этого момента у него всё шло настолько благополучно, что мы толком ни разу не пересекались (улыбается). 

Научная работа идет рывками и зачастую поневоле. Вот недавно прошла кафедральная конференция — не выступить на ней было просто невозможно. Будет конференция у Ирины Петровны Сусидко — там тоже нужно обязательно выступить. Я не планирую участие, скажем, в трех конференциях в год, но так складывается, что всё равно приходится. А вот статьи уже два года не публикую — просто не хватает времени: последняя вышла в 2023 году.

А хочется?

Не то чтобы «хочется», а именно нужно. Материал, которым я занимаюсь, очень быстро устаревает, и коллеги — и в Академии, и на Секторе истории музыки Института искусствознания — постоянно мне об этом напоминают. В издательстве лежит моя монография, сданная еще в прошлом году, над которой также работать и работать. Но, например, на прошлой неделе я вообще всё отложила и занималась переводом своих лекций в электронный формат, делала презентации и заодно серьезно обновляла содержание курса, поднимая свежую литературу. Это тоже необходимо, потому что учебный курс должен идти в ногу с историческим музыкознанием, а оно сейчас очень активно развивается. Приходится самой «подрастать», узнавать новое вместе со студентами — но это, в общем, и есть нормальная жизнь преподавателя.

Какие, на ваш взгляд, самые острые проблемы преподавания в вузе сегодня?

Одна из самых серьезных проблем сейчас — цифровизация. Это та самая палка о двух концах. С одной стороны, стало гораздо легче и быстрее искать информацию, можно охватить больше источников, и студенты действительно многое способны находить сами. А когда человек сам добывает знания, он лучше в них ориентируется и глубже запоминает. 

С другой стороны, встает вопрос качества и достоверности этой информации — и это касается не только преподавания, но и научной работы. Недавно я столкнулась со статьей в солидном научном журнале. Не буду вдаваться в подробности, но по ознакомлению с текстом у меня возникло предположение, что без ИИ здесь, возможно, не обошлось. 

Эта история заставила серьезно задуматься об искусственном интеллекте в науке и образовании, особенно в дипломных и выпускных работах. В прошлом году несколько студентов уже попытались использовать нейросети для написания ВКР. К счастью, на нынешнем этапе обмануть узкого специалиста искусственный интеллект еще не в состоянии, но это вопрос времени, и как системно решать эту проблему, пока не очень понятно.

Есть и еще один парадокс. Нейросети действительно экономят массу времени, выполняя за нас техническую работу. Но высвободившееся время уходит на проверку точности и надежности полученных сведений, и с каждым годом это становится всё сложнее. В нашей сфере — истории музыки — ситуация особенно чувствительна. Научной областью, которой занимаюсь уже четверть века, я владею неплохо, но вот преподавать приходится огромный массив информации: это западноевропейская музыка от античности до начала XX века. В таком объеме невозможно быть узким специалистом по каждому периоду, жанру и персоне, в любом случае приходится чему-то доверять. Поэтому именно в нашей области нейросети пока во многом напоминают пятое колесо: да, они помогают структурировать материал и что-то сократить, но полноценно заменить вдумчивую работу с источниками и критическое мышление еще не могут.

На какие этапы вы условно разделили бы свой жизненный и творческий путь, чему вас научил каждый из них, менялись ли приоритеты?

На сегодняшний день моя жизнь условно делится на три крупных этапа. Первый — до окончания института: время ученичества и первых опытов самореализации. Тогда я начинала научную работу, участвовала в конференциях, делала первые публикации, параллельно преподавала.

Второй этап начался после аспирантуры, когда, как вы выразились, «сменились приоритеты». У меня было две официальные работы: преподавание в Академии, которую я совмещала с должностью лаборанта факультета народных инструментов, и студия детского эстетического воспитания, где я вела занятия в небольших группах детей от трех с половиной до двенадцати лет и довольно быстро поняла, что работа с маленькими детьми — не мое.

И еще я начала работать в издательской сфере. Сначала работа над книгами была чем-то вроде хобби, а в итоге определила мою жизнь с конца 90-х до 2010 года. Я работала в издательстве «Классика-XXI» практически с момента его основания — редактором, потом заведующей литературной редакцией. Основное время, включая ночи, выходные и отпуска, уходило на издательский процесс, который приходилось осваивать «с нуля» и без опоры на интернет: от редактуры и верстки до общения с типографиями и контроля всех стадий предпечатной подготовки.

Эта работа дала бесценный опыт. Во всем. Но прежде всего — в умении договариваться с очень разными людьми: авторами, редакторами, верстальщиками, дизайнерскими службами, типографиями и, особенно, с правонаследниками, которые нередко выдвигают жесткие требования. Опыт успешных переговоров очень пригодился мне в дальнейшем, когда я стала деканом ИТК факультета.

Есть, впрочем, навык, который в «Классике-XXI» я, к сожалению, так и не освоила. Издательство — это производство, и оно должно работать согласно четкому алгоритму и срокам, а я всегда оставалась «студентом последней ночи»: к финалу проекта неизбежно приходилось работать на износ, потому что сроки всегда горят. Муж говорит, что у меня «проблемы с логистикой», и, наверное, он прав. За все годы только одна книга ушла в типографию ровно в срок — и то потому, что директор мудро назвал мне более раннюю дату сдачи. Так что моя формула «как я всё успеваю» проста: успеваю, но в последний момент.

Третий этап моей жизни начался в 2011 году и продолжается до сих пор — я стала деканом. Конечно, было и трудно, и страшно, но помогали и до сих пор помогают коллеги, так что, надеюсь, что и с этим я справляюсь. 

Как изменилась жизнь факультета с ваших студенческих лет до сегодняшнего дня?

Мы учились в конце 80-х – начале 90-х, поступили в 1989-м, окончили в 1994-м.  Тогда возникало ощущение, что золотое время факультета осталось в прошлом: никаких «консерваторских» балов, факультативов, студенческих конференций в нынешнем виде не было. Я искренне завидую сегодняшним нашим студентам — их жизнь чрезвычайно насыщенна, и у них с первого курса есть огромные возможности для самореализации.

Этих возможностей море. Есть гранты, выездные и стационарные творческие школы, конкурсы, фестивали; идет бесконечный поток конференций: одна за другой, иногда несколько сразу, и ни одну уже невозможно провести усилиями только преподавателей. Это всегда совместная работа педагогов и студентов: учащиеся выступают с докладами, помогают в организации, встречают гостей, обеспечивают техподдержку и кофейные паузы. Без студентов мы просто не справились бы.

Да и учебная жизнь на факультете стала гораздо разнообразнее. Раньше у нас было три специальности — музыковеды, композиторы и звукорежиссеры. Теперь семь кафедр и масса новых направлений: этномузыкологи, совмещающие научную работу и концертные программы в исполнении нашего собственного фольклорного ансамбля, студенты профиля компьютерная музыка и аранжировка, медиакомпозиции. Наши музыкальные педагоги делают яркие хоровые и сольные концертные программы, участвуют в конкурсах и фестивалях и одновременно готовятся стать педагогами и методистами. Теоретиков, фольклористов, специалистов по ритмике остро не хватает — на курсе учатся всего несколько человек, а спрос на них огромный.

Сейчас жизнь на факультете кипит: проводится множество проектов, конкурсов, олимпиад, научных инициатив, и всё это работает на результат. С другой стороны, событий так много, что иногда «крыша едет»: конференции, конкурсы, выездные мероприятия наслаиваются, и порой кажется, что учиться в спокойном режиме просто некогда. Но это признак живой среды: жизнь не стоит на месте, и всем приходится учиться существовать в этом интенсивном ритме. 

На рубеже юбилея вы чувствуете, что ваши профессиональные и творческие планы реализованы, или всё еще есть к чему стремиться?

Разумеется, есть. Область, которой я занимаюсь, очень узкая, и муж постоянно говорит, что не стоит бесконечно шлифовать текст, лучше просто опубликовать его. Он приводит в пример фундаментальную монографию Людмилы Ильиничны Тихвинской о кабаре и театрах миниатюр: ее давно уточняют и дополняют, с автором дискутируют, но всё равно постоянно на этот труд ссылаются. Я чувствую ответственность перед своим материалом: хотя бы одну книгу нужно довести до ума, затем взяться за вторую, рукопись которой уже лежит в издательстве. В отдаленных планах — и третья книга.

Когда меня спрашивают о докторской, я шучу, что мой жанр — недописанные монографии и ненаписанная диссертация. Но в этой шутке мало веселого: рано или поздно придется поставить точку.

Какой композитор сейчас «разговаривает» с вами чаще всего? И какую музыку вы слушаете для отдыха?

«Для себя» я слушаю музыку почти только в дороге; в обычной жизни она звучит постоянно, но в связи с работой. Поэтому композиторы вокруг меня меняются вместе с учебным планом. Сейчас, скажем, это авторы Первой Берлинской певческой школы — братья Бенда, Карл Филипп Эмануэль Бах, Карл и Генрих Грауны и другие.

Есть и личные фавориты. Например, третью Арию Далилы из оперы Сен-Санса я никогда не могу остановить на середине — ее нужно дослушать до финала, иначе буквально физически нехорошо. Очень люблю «Мефистофеля» Бойто, часто к нему возвращаюсь; в целом тяготею к опере, хотя с интересом слушаю и раннюю классику. А вот камерную музыку поставила бы в очередь на прослушивание одной из последних. Но если исполнение действительно замечательное, жанр уже не важен: тогда слушать хочется всё.

О чём вы мечтаете как педагог и как декан?

Прежде всего — об адекватных, заинтересованных студентах. В любой группе найдется проблемный человек, и если одного отчислить, его место вскоре займет другой такой же, а мне хочется, чтобы таких случаев было меньше. Мечта — работать с единомышленниками, которым действительно интересно то, чем мы все вместе занимаемся. Наукой, музыкой, исполнительством…

При этом наша профессия переживает сложный период: теоретиков музыки очень мало, а спрос на них огромный. Мне постоянно звонят из школ, училищ, вузов — просят рекомендовать хотя бы студента, но наших выпускников «на всех» не хватает, многие уже на старших курсах совмещают по две работы. Потребность в таких специалистах постоянно растет. Поэтому жизненно важно сохранить профессию музыкального теоретика, музыковеда, обеспечить кадрами учебные заведения нашей страны и при этом удержать эту профессию на том уровне, на каком мы получили ее от своих учителей — в этом я вижу свою главную задачу и как декана, и как педагога.