14 октября ДК «Рассвет» увидел старинную музыку глазами композиторов двадцатого века. Отрефлексировать выступление оркестра Prometheus на концерте «Ретроспекции» попробовала Вероника Калистратова.
Программы-исследования привычны для пространства ДК «Рассвет»: концерты этой площадки предлагают то поразмышлять о природе света в музыке, то раскрыть другие стороны Шёнберга, а иной раз и вовсе опробовать сеанс звукотерапии. Этот вечер стал новым опытом. Студент Московской консерватории дирижер Михаил Калицкий посвятил программу музыкальным ретроспекциям: сочинениям, обращенным к своим предшественникам. Вместе с ним припоминал, запутывал, да и просто развлекался струнный состав оркестра Prometheus. Как звучало прошлое для композиторов тридцать, сто лет назад, и чем их воспоминания становятся сегодня?
«Метаморфозы темы Баха» Романа Леденёва — отправная точка, запуск машины времени. Тема-плач альта «Erbarme dich» из «Страстей по Матфею» забывает слова, чтобы заплакать альтом оркестровым. Вариация за вариацией, ядро знаменитой темы разворачивалось разными сторонами — подернутыми дымкой воспоминаниями другой музыки. Всё не так просто: Леденёву неинтересно составлять коллажи из похожих сочинений предшественников. Освоив, осознав, он присваивает их и приводит «по памяти» — метаморфозы происходят ещё до того, как зазвучит музыка. Альтистка Вероника Субботина колдовала над темой — а оркестр, улавливая капризы партитуры, то утешал одинокий инструмент мягкими объятиями, то разливался гневными пассажами. И — неизменно — подвешивал недосказанное в тревожных кластерах и густых паузах, дослушивал и доспрашивал. Некогда баховская, мелодия превращалась в темы концертов Моцарта и Шумана, вальса Шопена, «Шахеразады» Римского-Корсакова и, кажется, отголоски экстаза Скрябина и даже «Шербургских зонтиков» Леграна… Напитав своими соками искусство на триста лет вперед, истаивая в альтовых флажолетах, воспоминание о Бахе уходит — но музыка продолжается.
Резкий скачок назад: из 1991 года в 1926. Питер Уорлок, «Каприоль-сюита». Больше никаких серьезных размышлений — настало время танцев. Юный Каприоль постигает непростую хореографическую науку. Его подспорье — руководство «Орхезография», составленное Туано Арбо в конце XVI века. Или нет. На самом деле эту игру затеял Питер Уорлок — или нет. В 1970 году фирма «Мелодия» выпустила пластинку с похожей затеей: «Лютневую музыку XVI–XVII веков». Ее главной прелестью тоже был обман — оба сочинения оказались музыкальными мистификациями. Если автором «Лютневой музыки» оказался Владимир Вавилов, то мелодии «Орхезографии» написал Филип Арнольд Хезелтайн, любивший творить под псевдонимом. Галопом пронеслись нарочито аутентичные, играющие сами в себя английские народные танцы — украдкой посмеиваясь над теми, кто в них поверил.
Еще один зигзаг — год 1982. Снова приступ немоты. Рождественский хорал Джона Тавенера «Агнец» на стихи Уильяма Блейка сливается в единый поток струн. Освобождая от лишних звучностей, Михаил Калицкий и Prometheus высекали тему из сомневающихся неверных аккордов — обретя истинный облик, она превратилась в паттерн. Это не стилизация, не воспоминание, а, скорее, пастернаковское стремление дойти до самой сути старинной духовной музыки. Тавенер приходит к проникновенному, вкрадчивому вопрошанию. Вопрос не находит ответа, но, кажется, это и не нужно.
Второе отделение вернуло в самое начало двадцатого века. Сюита для струнного оркестра Кристофера Уилсона обещала стать музыкальном театром: этот композитор мыслил собственное сочинение как этакий микст барокко, классицизма и романтизма. Прелюд, Эир, Скерцо, Бурре, Романс и Ригодон — всё это звучит ровно так, как ты того ожидаешь. Каждая часть, как актёр в театре, старательно следует заданной роли. Но эта предсказуемость отвлекает, а в голове назойливым роем кружатся мысли: а зачем это всё? Я уже это слышал… В чём тут соль? Неужели мне… скучно?
О нет-нет, еще как интересно. Какая любопытная возможность попытаться прочесть между нот: чем для всех этих композиторов была музыка прошлого? Идеалом ли, первоосновой, единственно верным решением? Заговорив на ее языке, как смотрели на будущее, да и хотели ли? Еще сто лет назад ощутили конец времени композиторов или же решили немного притормозить, вернуться к истокам и ждать второе дыхание? Или всё это — просто одна сплошная игра в старые смыслы и звуки?
Тем временем Михаил Калицкий последний раз за вечер отворачивается от слушателей. «Сюита святого Павла» Густава Холста, не предназначенная для больших сцен, по иронии судьбы, была исполнена наиболее полнозвучно: и тут-то Prometheus действительно дали прикурить. Пританцовывать на непрочном стуле заставляла энергия стремительной жиги, в кружева остинато заплеталась невольная улыбка, а в страстности интермеццо и вихрях ликующего финала унесло все вопросы и сомнения. Как же так вышло, что сочинение для школьного оркестра прозвучало как самое правдивое и счастливое воспоминание?
