
Композитор Андрей Скоробогатых — выпускник Российской академии музыки имени Гнесиных (класс Кирилла Евгеньевича Волкова), уже семь лет живет в США. За это время Андрей успел окончить еще два вуза и защитить докторскую диссертацию в сфере музыкальных искусств по композиции. В беседе с Анастасией Бойковой он рассказал об учебе в Америке, особенностях своего композиторского стиля и о ближайших проектах.
Почему вы решили переехать и учиться в другой стране?
После окончания Академии в 2018 году меня были готовы взять на работу в качестве преподавателя, но уровень зарплаты меня не устроил. Понимая, что не смогу нормально жить, если буду заниматься только преподаванием, я ушел в программирование. К тому же хотелось поучиться в новом месте, почувствовать иной взгляд на музыку и узнать, как работает профессиональное сообщество в другой стране. С тех пор я успел окончить магистратуру в Сиракьюсском университете и защитить докторскую диссертацию в Университете Иллинойса.
Расскажите об особенностях американского образования и его отличиях от русского.
Часто слышу от музыкантов-эмигрантов из России, что уровень музыкального образования в Америке слабый. Но не всё так просто: в Америке нет системного образования на уровне музыкальной школы. Люди, которые поступают в музыкальный университет, приходят туда с совершенно разным уровнем, здесь студенты занимаются в своем темпе. Далеко не все в обязательном порядке должны знать музыкальную литературу и сольфеджио. Уровень бакалавриата — это путь, который российские студенты проходят в музыкальном училище и на первых курсах вуза. К тому же, студенты зачастую не изучают общие предметы (например, философию и историю искусств), им преподают только музыкальные дисциплины.
При этом, уровень магистратуры и докторантуры достаточно высокий. Здесь большое количество иностранных студентов, которые приезжают и действительно хотят профессионально заниматься музыкой. У них за плечами много серьезных конкурсов и достижений. Думаю, что заблуждения о низком уровне образования связаны именно с младшими курсами бакалавров.
Музыкальное образование в России не стоит недооценивать. Оно находится на высочайшем уровне, но немного страдает из-за определенной старомодности. В России есть молодые энергичные педагоги, которые глубоко увлечены своим делом, они преподают очень хорошо. Обучение за границей дает новый опыт, но не стоит думать, что этот опыт будет лучше, он просто другой.
Давно ли вы занимаетесь сочинением музыки и почему решили стать композитором?
С детства, помимо музыки, меня интересовали точные науки. Думал, что стану программистом или математиком, но параллельно ходил в музыкальную школу. У родителей не было больших планов по поводу моего музыкального будущего. Мне попался хороший преподаватель, но просто играть на фортепиано оказалось скучно, поэтому начались попытки сочинения музыки. Обсуждая с родителями мои композиторские способности, мы решили, что это — более редкая вещь, чем успехи в программировании и математике. Пройдя все ступени музыкального образования Гнесинской школы, около двух лет я проработал программистом, потому что нужно было поправить финансовую ситуацию перед переездом на учебу в США.
Сейчас в Америке я уже около года работаю директором музыки в католическом соборе в Индиане. Руковожу взрослым и детским хором, играю на фортепиано и органе. В конце прошлого года здесь прошел мой сольный органный концерт. В программе была французская музыка на тему Рождества — сочинения Дакена и Мессиана. Этой осенью снова планирую исполнить сольную программу, но теперь в ней прозвучит музыка собственного сочинения. В работе уже есть пара произведений для этого вечера: Сюита и небольшой цикл пьес для органа. В моей органной музыке ощущается довольно сильное влияние Оливье Мессиана. В особенности, его стиль находит отражение в гармоническом языке моих сочинений.
Расскажите о ваших последних сочинениях и предстоящих премьерах.
Самый интересный проект, над которым я работаю в этом году, — это Paradoxical Ode, цикл из трех романсов для голоса и фортепиано, который делаю для фестиваля Ear Taxi в Чикаго. Он написан на стихи физика Джеймса Максвелла. Я открыл его для себя как поэта-любителя с очень самобытным стилем. В прошлом я писал много романсов и несколько произведений для хора на стихи русских поэтов. Я уже пробовал сочинять музыку на английские тексты, но мои ощущения от поэзии на английском языке совершенно другие и мне каждый раз было трудно найти что-то идеально подходящее, чтобы положить это на музыку. Стихи Максвелла, по-видимому, показались мне притягательными из-за моей прошлой любви к русским символистам и, конечно, их необычной темы. Его стиль в своем роде уникален. Он рассуждает о науке, философии и в какой-то степени религии, при этом довольно сложным языком, использующим математические понятия как поэтические метафоры. Например, один из стихов начинается словами «My soul’s an amphicheiral knot» («Моя душа — амфихеральный узел»). Амфихеральный узел — это понятие из топологии: узел, эквивалентый своему зеркальному отражению. Подобные метафоры встречаются у него повсюду. Я нашел в этих стихах много идей, которые хочу отобразить в музыке с помощью позднеромантической эстетики XIX века вперемешку с некоторыми современными техниками.
Вы уже упомянули Мессиана и поздний романтизм. Какие еще тенденции преобладают в вашем музыкальном стиле?
Некоторые мои пристрастия родились в среде противостояния, которым я не был удовлетворен. Во время обучения в России у меня сложилось впечатление, что, с одной стороны, есть Московская консерватория, где тяготеют к авангарду и экспериментальным вещам. Мне это не нравилось: авангард — это вымученное искусство, на мой взгляд. А с другой стороны — Академия: здесь люди более академичные, как будто бы зажатые в рамки, скованные. И там, и там есть хорошие музыканты, талантливые люди, с многими из которых я дружу и люблю их музыку. Но у меня возникал диссонанс: я не мог отнести себя ни к авангардистам, ни к академистам. Во время учебы я больше симпатизировал, например, Шостаковичу, Прокофьеву и Рахманинов. Современными техниками я всегда интересовался, но часто относился к ним скептически.
Многим кажется, что современному композитору нужно быть кем-то вроде изобретателя. При этом само слово «композитор» подразумевает «компонирование», другими словами, комбинирование элементов. Можно и нужно выбирать такие элементы, которые известны и хорошо звучат . Всё равно у нас есть еще бесчисленные возможности их комбинировать, и это как раз и есть стиль. Думаю, что в хорошем сочинении должны синтезироваться художественные, эстетические элементы разных эпох и стилей, тогда звучание станет понятным для других, логичным и стройным.
В своей музыке я, пожалуй, отталкиваюсь от позднеромантической эстетики, хотя в некоторых сочинениях встречаются черты минимализма и даже джаза.
Как вы относитесь к электронной музыке? Среди ваших сочинений нашла только одно подобное произведение под названием Enceladus.
К использованию новых электронных технологий я отношусь положительно, потому что это действительно открывает большие возможности для звучания. Но экспериментальная электронная музыке вызывает у меня скорее скепсис. Университет Иллинойса, в котором я подготовил докторскую работу, обладает сильной школой электронной музыки. Там я, в частности, изучал курс «Алгоритмическая композиция», но меня он не впечатлил. Нужно было генерировать музыку с помощью написания программного кода. Не уверен, стоит ли это таких усилий, потому что для пяти секунд музыки нужно написать примерно 500 строк кода. Я работал программистом, но когда я увидел работу однокурсницы из 20 тысяч строк, то понял, что я таким заниматься не смогу. Сочинение музыки с помощью кода происходит только головой — часто без понимания того, как оно будет звучать, до того, пока весь код не будет написан. Этим стоит заниматься, если только сам процесс эксперимента доставляет большое удовольствие. Я могу комфортно работать, сочиняя интуитивно, когда можно сыграть пару аккордов на фортепиано, послушать и понять, куда двигаться дальше.
Enceladus — это электронная пьеса, вдохновленная холодными ледяными пейзажами спутника Сатурна Энцелада. Она выдержана в эдаком «космическом» стиле, близком к эмбиенту.
Одно из ваших сочинений называется Amaranth Magenta. Насколько мне известно, такое же название носит дерево с гроздьями бордовых цветов. Ваше произведения как-то связано с этим растением?
Amaranth Magenta — это скорее про сам цвет. Дело в том, что гармония часто вызывает у меня ассоциации с конкретными цветами. Это происходит не столько с тональностями, сколько с разными аккордами в пределах одной тональности. Чем-то похоже на синестезию Римского-Корсакова и Скрябина. Цветовая гамма, цветовой тембр этого сочинения, в которой звучат гармонии Фа диез мажора, представлялись мне фиолетовыми и пурпурными оттенками. Поэтому мне показалось, что название Amaranth Magenta будет наиболее точно отражать насыщенность цвета.
Планируете ли вы участие в конкурсах в ближайшее время?
Недавно я отправлял сочинение для саксофона с оркестром на Первом международном конкурсе имени Овчинникова. Потратил на эту работу довольно много сил, но во второй тур не прошел. Может быть, попробую в дальнейшем доработать эту вещь и отправить на другой конкурс. Думаю, что умение выигрывать конкурсы — это какой-то особый навык: нужно поучаствовать и понять, что понравится жюри или что идеально подойдет под формат или стиль конкурса. Некоторые умеют это делать, но есть прекрасные сочинения, в том числе великих композиторов прошлого, которые сейчас бы тоже ничего не выиграли.
Вообще конкурсы — довольно неблагодарная вещь. Ты что-то пишешь специально для конкурса, долго работаешь, а пройти в финал не удается. Это приводит к небольшому разочарованию, да и твоя работа остается без обратной связи. Особенно досадно, когда это сочинение для большого состава или оркестра, потому что найти другую возможность, чтобы исполнить такую вещь, очень непросто. Для композиторов лучший формат — фестивали. Он более дружелюбен и способствует творческой активности, потому что сочинение не остается в пустоте, а демонстрируется публике, звучит на концерте — удается увидеть результат своих трудов.