Мой Шостакович

Большую часть моего музыкального пути Шостакович не был «моим». Чужаком стоял он среди тех, кто сопровождал юного неофита в музыкальной одиссее. Созвучия его сочинений были для меня холодными, угловатыми и рваными. Они не складывались в стройные фразы. И образы в его сочинениях были для меня немыми. Шло время, и вот уже я шагнула на вторую ступень музыкального становления. В стенах колледжа Шостакович начал звучать чаще. Теперь встречи с ним были не только заочными, посредством записей, но мы стали регулярно пересекаться на концертах и мастер-классах. При более близком знакомстве он показался мне симпатичным и даже манким. Сложность и труднодоступность его сочинений стала для меня притягательна, мне хотелось испытать себя, войти в круг ценителей и друзей Дмитрия Дмитриевича. В тот год мне повезло взять в работу его двухголосную Прелюдию и фугу №9, E-dur op. 87. В этот период жизни все те характерные черты его композиторского языка открылись для меня в ином свете. Я ощутила всю красоту сочетания сумрачной глубины нижнего регистра, звонкой и, одновременно туманной, серебристости верхнего. Вошла во вкус той механистической ритмичности, которая требует от исполнителя собранности и твердости в пальцах. Прежняя хаотичность и рваность ушла, уступив место ощущению элегантной продуманности шахматной партии. Но влюбленность в Шостаковича на этом отрезке жизни вскоре сменилась другими увлечениями: Бетховен, Шопен и Шуман стали для меня главными кумирами.

Новое и более интимное знакомство с композитором случилось гораздо позднее, в прошлом году. Оно совпало с написанием рецензии на документальный фильм о Шостаковиче из телецикла А. Кончаловского «Гении». То, как был представлен Д. Д. Шостакович фильме поразило меня и затронуло самые уязвимые струны души. Тема столкновения личности и системы была для меня острой еще с юности, когда я прочитала роман В. Д. Дудинцева «Белые одежды». В трактовке Шостаковича Кончаловским я увидела мотив мученического подвига человека, сопротивляющегося давлеещему року судьбы.  Несгибаемость внутреннего стержня и способность творить несмотря на противоборство, вдохновила и вызывала чувство глубокого душевного переживания.

Композиционная структура фильма подсказала мне несколько противоречивую, но занимательную концепцию: созвучными тернистой судьбе Шостаковича показались мне цитаты из Нового завета, описывающие земной путь Христа. Так, реформаторское начало, несущее в себе призыв к обновлению музыкального языка, воплотилось в словах: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч…».  Поругание Шостаковича за оперу «Леди Макбет» и последовавшая за этим всеобщая травля первого композитора страны Советов откликнулись во мне фразами: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески злословить за Меня» и «Истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от меня трижды». А тайные «молитвы» Д. Д. Шостаковича о тех, кто попал в горнило советского «правосудия» срезонировали со словами: «Когда молишься, войди в комнату твою, помолись Отцу твоему, Который втайне».

Именно таким сложился для меня «мой Шостакович» — преодолев путь от просто имени на бумаге и поверхностной увлеченности его сочинениями, он стал для меня поразительным явлением русского духа и символом совести своего времени. Быть может, пройдет время и нимб святости перестанет венчать этот образ, открыв для меня более земного и обыденного Шостаковича-человека.