В Большом зале Московской консерватории состоялся концерт в день рождения великого дирижера — Геннадия Рождественского. Концертный симфонический оркестр Московской консерватории (дирижеры — Анатолий Левин, Вячеслав Валеев) исполнил произведения любимых композиторов маэстро: Танеева, Чайковского, Сибелиуса.
Увертюра «Орестея», «Ромео и Джульетта», Пятая симфония — эти сочинения записаны Рождественским и могут служить образцом для тех, кто учится на дирижерском факультете или просто любит академическую музыку. Особенно важной для Геннадия Николаевича была увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта»: он очень любил разбирать ее с учениками.
В воскресном вечере 4 мая не было никакого пафоса, громких речей и торжественности: за всех говорила музыка. А портрет улыбающегося, словно солнышко (как заметила одна зрительница), маэстро стоял на правой стороне сцены, как бы внимая всему происходящему.
Выступление в столь знаменательный день Концертного симфонического оркестра Московской консерватории не случайно: Рождественский создал его в 2007 году, выбрав в качестве главного дирижера и худрука коллектива Анатолия Левина. Он — давний коллега и партнер Геннадия Николаевича: оба работали, творили вместе с Борисом Александровичем Покровским в его театре. А Вячеслав Валеев, любимый ученик Рождественского, сейчас руководящий Симфоническим оркестром Московской консерватории, состоящим из студентов учебного заведения, в этот вечер встал за пульт коллеги-коллектива в первой части программы.
Открывшая вечер танеевская увертюра «Орестея» продемонстрировала удивительную эмоциональность, масштаб дарования Валеева, которые свойственны ему всегда, но именно в такой, несколько «гигантоманской» музыке крупных, горячих страстей, видны особенно выпукло. Но в сочинении, где господствуют театральность, эффектность, вагнеровская мощь, дирижер сумел показать и некоторую недосказанность, открыть спрятанный Танеевым глубоко внутри «символизм». Хотя зловещие античные страсти, жестокость, царящие в теме фурий, и несколько приторную, но маняще красивую тему любви в финале оркестр под управлением Валеева явил настолько самобытно и захватывающе, что Геннадий Николаевич точно остался бы доволен.
Увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» Чайковского продолжила драматическую тему. Гиперобразность валеевской трактовки вызывала различные ассоциации. Например, большой вступительный раздел — хорал деревянных духовых, оплакивающий несчастных влюбленных, неожиданно приобрел удивительную красочность: в воображении возникала траурная процессия сопровождающих Джульетту на погребение глубокой ночью на веронском кладбище.
Этот очень живой, одухотворенный разговор Чайковского с публикой Валеев поддерживал на протяжении всей увертюры: когда звучала тема схватки, исполняемая тутти с ударами тарелок, перед глазами так и сверкали рукоятки мечей, которые бряцали, соприкасаясь друг с другом. А слушая тему любви с аккордами арфы, будто изображающими мерцание звезд над ночным пейзажем, и проникновенной мелодией у струнных, легко было воплотить в своей фантазии настоящий поэтичный ноктюрн. Словом, все эмоции, выраженные автором в музыке, были ясны, никаких догадок строить не приходилось. А это главное в интерпретации любого произведения — доходить до самого сердца человеческого.
Второе отделение концерта оказалось контрастным первому — гораздо более абстрактным. Пятая симфония Яна Сибелиуса (Рождественский записал все его симфонии) — сочинение не такое понятное, «говорящее» и ясное, как произведения Танеева и Чайковского. Оно больше направлено на интеллектуальное слушание, чем на эмоциональное восприятие, хотя и здесь немало своих красот. Оркестр под руководством теперь уже Анатолия Левина представил симфонию исключительно красноречиво. Как известно, Пятая Сибелиуса — произведение очень непростое не только для исполнения, но и по своей форме и структуре: здесь три части взамен привычных четырех, к тому же очень непоследовательное развитие музыкального материала. Весьма странным выглядит мнение некоторых исследователей и музыковедов, которые пишут о светлом, восторженном характере музыки Симфонии. Ведь в Пятой достаточно страниц если не драматических, темных, мрачных, то уж точно тревожных и эмоционально неустойчивых. Идею произведения, по крайней мере воплощенную в левинской интерпретации, хочется охарактеризовать так — «выход к Свету через колоссальную борьбу и напряжение».
Первая часть начинается с картин природы: валторновые зовы, флейтовые наигрыши создают пейзажное настроение. Северная пастораль переходит в размышления композитора о непростом человеческом бытии — их воплощают напряженное звучание струнных, печальная тема у солирующего фагота, никнущие октавы скрипок. Всё это в итоге через огромное напряжение разрешается в народный танец-скерцо, который, однако, довольно быстро снова сменяется сумрачностью и настороженностью. Лишь в финале первой части появляется торжественный ликующий мажор — но и он достигается путем «проб и ошибок». Оркестр исполнил эту часть очень живо и эмоционально сильно: Левин определенно чувствует сибелиусовский драматизм и его романтическую неопределенность. Вторая часть в интерпретации оркестра предстала очаровательным интермеццо — тема у двух флейт и пиццикато струнных в последующих вариациях практически не меняла свой лирико-созерцательный, идиллический облик.
Ну а Финал Пятой — про то самое восхождение к Свету, Добру через жизненные невзгоды и препятствия, через тернии к звездам. Как и первая часть, Финал очень разнообразен по эмоциям: фантастическое звучание струнных на три piano (оркестр в этом эпизоде был неподражаем в тончайшей передаче этой динамики — ремарка автора в нотах «misterioso») сменяется народной темой у флейт. Потом она расширяется, растет во всю величину у оркестра. И наконец — знаменитая тема лебедей у валторн. По легенде, Сибелиус написал ее, будучи вдохновленным криками одновременно взлетающей стаи из 16 птиц. В конце Симфонии эта тема разворачивается в полную мощь, но сохраняет неопределенность — она никак не может разрешиться в тонику. И даже в последнем проведении — вознесении к Свету, к Богу, почти до самого финального аккорда этот мотив сопровождается неустойчивыми, диссонантными фигурациями духовых на заднем плане. Только конечная точка, ми-бемоль мажорное трезвучие, разрешит окончательный конфликт высших и темных сил. Кстати, Сибелиус здесь применяет оригинальную идею: шесть аккордов финальной каденции расположены в шахматном порядке и отделены друг от друга тишиной. И в интерпретации Анатолия Левина было невероятно интересно наблюдать за этим своеобразием языка композитора. Финал симфонии в этот вечер можно было воспринять и как восхождение к Свету великого Геннадия Николаевича. Можно было в нем ощутить и всеобъемлющую, бескорыстную любовь к музыке, которая навсегда останется с нами благодаря его записям и которую его ученики и коллеги будут стараться пронести с собой через всю жизнь. Ведь не зря говорил Рождественский: «Единственной догмой в сфере искусства можно признать любовь к его чудодейственной сути…»
Фото — Ирина Рогачева
