Самая четкая, шумная и разнообразная кафедра Российской академии музыки имени Гнесиных — кафедра ударных инструментов. Уже много лет во главе ее стоит профессор Дмитрий Михайлович Лукьянов. Сегодня он отмечает юбилей — 75 лет. О профессиональном становлении, выборе между педагогикой и сольной карьерой и планах на будущее именинник рассказал Елене Вагановой.
Дмитрий Михайлович, вы помните первое прикосновение к ударным инструментам?
Дома есть фотография, где я сижу с бабушкой и пытаюсь постучать по игрушечному малому барабану. Наверное, на этом кадре мне около восьми месяцев. А моя музыкальная карьера началась с фортепиано. У меня был и частный педагог, и я занимался на педпрактике в консерватории в классе Александра Дмитриевича Алексеева.
А когда вы захотели заниматься музыкой осознанно?
Не могу сказать, было ли это осознанно. У меня музыкальная семья, но профессионально занимались музыкой два моих дяди-гобоиста. Один работал в Кремлевском оркестре, второй — в эстрадном оркестре Всесоюзного радио и Центрального телевидения. Они и заметили, что у меня обостренное чувство ритма, посоветовали переключить фокус внимания на ударные инструменты и познакомили меня с Владимиром Павловичем Штейманом — легендарной личностью, доцентом Гнесинского института.
У которого вы учились вплоть до окончания вуза?
Да, но сначала я пришел к нему в класс в Музыкальную школу имени Сергея Прокофьева. Это была не просто школа — это была такая детская филармония. Мы постоянно выступали: в Большом зале консерватории, в Гнесинских залах, в Доме ученых, регулярно куда-то ездили… В общем, это было очень серьезно, и подготовка была соответствующая.
Два дня в неделю мы занимались с супругой Штеймана — Татьяной Дмитриевной Егоровой. Она была изумительным человеком: чуткая, ласковая, но со строгостью, необходимой для ученика. А еще мы ездили домой к Владимиру Павловичу — и вот там были жесточайшие занятия. Он требовал необыкновенного качества и не отпускал, пока его не добивался. Всё обучение шло на результат.
Владимир Павлович приметил во мне и педагогические задатки. Он дарил мне свои ноты и музыкальные издания, а когда я поступил в его класс в училище Ипполитова-Иванова, пригласил меня преподавать в школе вместе с ним. Это действительно исключительный случай: мне было всего 16 лет. Но я очень заинтересовался педагогикой и так получилось, что с этого возраста я непрерывно кого-то учу.
А как складывалась ваша исполнительская карьера?
Моя первая работа в качестве артиста оркестра была в Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Я проработал там год, но работа в яме меня не увлекала. Я не лишен артистической харизмы, поэтому если играть, то на сцене.
После окончания Гнесинского института я работал в Ансамбле электромузыкальных инструментов под управлением Вячеслава Мещерина. Это была очень интересная и очень насыщенная работа! Я день и ночь писал аранжировки. А сама работа — всё время читка с листа. Минимальное количество репетиций и постоянный возглас звукорежиссера: «Мотор идет!», что означает либо запись, либо «живой» эфир. Мы записывали очень много дисков: не только аккомпанементы, но и сольные пьесы, и ансамбли. А еще часто гастролировали.
Это получалось совмещать с преподаванием?
Да. Однажды на радио меня встретил Иван Федорович Пушечников, профессор, заведующий объединенной кафедрой ударных и духовых инструментов, и предложил прийти в Гнесинку. Штейман уже не очень хорошо себя чувствовал и обратился с просьбой к ректору, чтобы его класс передали мне. И я согласился: работал и в Гнесинском училище, и в институте. У меня было очень много учеников: почти весь класс Штеймана перешел ко мне.
Вы — автор многих произведений для ударных. Это была методическая необходимость?
В то время было очень мало литературы для ударных, ноты для ансамблей найти было практически невозможно. А хотелось и детей увлечь, и достойно показать их мастерство на концертах. Поэтому я стал что-то сочинять. У меня есть произведение «Россыпь рудиментов», которое понравилось настолько, что студенты переписывали его на маленькие магнитофоны. Порой просто идешь по столовой и слышишь, что твоя музыка играет за каким-то столом.
И, конечно, нужно было создавать сборники упражнений, где в одном месте были собраны все произведения для улучшения техники. Ведь менялась и постановка, и устройство инструментов.
А на кого ориентировались вы?
Я начинал с нуля. Тогда никто у нас не играл, например, на маримбе четырьмя палками, не было публикаций, методических работ — ничего, что можно было бы посмотреть, проанализировать. К тому же долго держалась традиция четырехрядного ксилофона. А уже шли изменения: появлялись инструменты двухрядные…
Сам искал, как удобно мне — и играл. А затем описывал постановку в методических работах. Один из приемов, описанных в работах, не прижился, но всё, что описано, актуально и по сей день.
Но неужели так легко отойти от исполнительской карьеры ради воспитания нового поколения?
Всё зависит от жизненных приоритетов. Многие отходят от оркестровой практики, потому что это определенная дисциплина. А иногда хочется играть что-то другое, нежели то, что есть в репертуарах оркестров. Я всегда ощущал себя педагогом.
Иногда я играл в Московском симфоническом оркестре у Вероники Дударовой, но это были разовые концерты. Перейти туда на основную работу я не хотел. Я всегда тяготел к литаврам, а место литавриста в оркестре было занято. Но однажды Сергей Красавин, профессор класса фагота, меня спросил: «Почему такой молодой, и не играешь?» И вдруг в Московской филармонии объявили конкурс на литавриста, что бывает очень редко.
И вы решили попробовать?
Именно! Конкурс был серьезный, долгий и проходил в несколько этапов. На одном из них — исполнении сольной программы — я сыграл сочинения на литаврах и сольные пьесы на малом барабане и маримбе в четырехпалочной технике. После прохождения я был принят в оркестр на место солиста-литавриста и почти 40 лет совмещал исполнительскую и педагогическую деятельность.
Тогда в оркестр нечасто садились молодые, только что окончившие музыкальные вузы исполнители. Это были конкурсы для маститых музыкантов.
Кажется, уже нет смысла считать, сколько музыкантов окончили ваш класс. Вы следите за их успехами?
Да, судьба не обделила меня талантливыми учениками. Они солисты лучших российских коллективов, многие из них — маститые заслуженные артисты. Конечно же, я слежу за их успехами и очень радуюсь, когда у нас находится возможность встретиться. Меня приглашают на концерты, и я с большим удовольствием наблюдаю за их работой.
А изменились ли студенты, их мотивация?
Конечно, всё меняется. Изменилось отношение студентов, их востребованность в музыкальном мире. Сейчас столько оркестров и столько необходимости в чутких профессиональных ударниках, что ребята начинают работать практически с первого курса. Их работа — показатель большого профессионализма, но нельзя забывать и о процессе учебы. Надо не просто научиться играть гамму, надо работать над звуком, штрихами, фразой, понимать музыку. И мне хочется все это им дать, но для этого нужно регулярное присутствие в классе.
Поменялось и отношение к нашей группе инструментов в целом. Раньше можно было вынести на сцену два бонго, и зрители уже начинали аплодировать от восторга. А сейчас от нас ждут виртуознейшую технику, высочайший уровень владения инструментом, исполнение сложнейших произведений.
День рождения — момент, когда мы загадываем желания. О чем мечтаете вы?
Чтобы время не бежало так быстро. Хочется, чтобы всё было чуть-чуть поспокойнее. Когда я вспоминаю что-то, кажется, это было вчера, хотя на самом деле прошли годы и даже десятилетия.
